Интервью с адептом поэтической магии.
Дмитрий Борисович Воде́нников
Российский поэт, прозаик, эссеист и радио-телеведущий. Лауреат премии «Книга года» в номинации «Поэзия года» (2019).
Гран-при национальной литературной премии «Поэт года» (2023).
Российский поэт, прозаик, эссеист и радио-телеведущий. Лауреат премии «Книга года» в номинации «Поэзия года» (2019).
Гран-при национальной литературной премии «Поэт года» (2023).
Должен признаться, что когда я впервые познакомился с вашим творчеством, то настолько ушёл в чтение, что лишь на третий день вспомнил, что я уже читал нечто подобное много лет назад, когда у меня дома оказалась книга Елены Шварц.
Не знаю, возможно, вы сами никогда не думали об этом, но я как читатель это сходство все-таки обнаружил.
Однако в отличие от советской поэтессы, которая писала в одном из своих эссе, что любое поэтическое произведение должно иметь прежде всего множество смыслов, вы говорите, что самое главное в поэзии — это искренность!
Должен сказать, что для меня настоящая поэзия — это скорее некий механизм, который состоит из гармоничного сочетания интеллекта, утончённости, изящества, умения правильно и искренне подать свою вывернутую наизнанку душу, ну и, конечно, писательского дара.
И если мы уберем из этого механизма, к примеру, интеллект, то мы получим что угодно, на мой взгляд, но только не настоящую поэзию. То же самое происходит, разумеется, если поэзия лишена искренности! В этом случае она становится не более чем атрибутом пластмассового мира. Ну а если какой-то автор не имеет писательского таланта, то едва ли он вообще сможет создать что-нибудь стоящее!
В связи с этим у меня к вам вопрос.
Скажите, Дмитрий Борисович, почему все-таки, говоря о нелёгкой работе небесного животного, или, если быть точным, о труде поэта, вы делаете акцент именно на искренность, как бы наделяя её особыми полномочиями?
Очень давно, уже не вспомню когда, узнал одну восточную поговорку. «Если у тебя нет учителя, значит, твой учитель — шайтан».
Рано или поздно к нам в книге приходит человек, который через свои тексты, слова, иногда лепетание вдруг открывает нам дверь. И мы понимаем, что нам надо делать. Он показывает нам путь. Дальше мы пойдем без него, но путь нам показывает именно он.
Когда-то таким учителем для меня была Елена Шварц. Я знал про нее, но немного, пошел в книжный магазин (тогда были такие лавочки — «Гилея», еще какие-то), нашел ее книгу на полке, купил. Дома открыл одно стихотворение, второе, и вдруг из стихотворения в середине книги (мы же никогда не читаем сборник стихов подряд, как рассказ или повесть, а именно открывая наугад) на меня пошел четкий такой, яркий луч света.
Когда за мною демоны голодные помчались
Косматыми и синими волками,
Ах, что тогда мне, бедной, оставалось -
Как с неба снять луны холодный камень
И кинуть в пасть им - чтоб они взорвались.
От блеска взрыва вмиг преобразились,
Ягнятами ко мне они прижались
(Я рядом с ними теменью светилась,
И я их сожрала - какая жалость!
Я стала рядом с ними великаном -
Сторуким, торжествующим в печали,
По одному брала, рвала и ела,
Они же только жалобно пищали.
Но я им говорила - не вопите
И ничего не бойтесь. Вы
Там, в животе, немного полежите
И выпрыгнете вон из головы.
Но светом их набив свою утробу,
Сама я стала ясной и двурукой,
И новых демонов семья в голодной злобе
Учуяла меня. Все та же мука. (с)
И я понял, что мне надо делать.
По поводу искренности — я такого никогда не говорил. Я говорил, что текст — это магический сплав. Ну какая в магическом сплаве может быть искренность? Там может быть только колдовство. В колдовстве вообще много хитрости. В том числе и стратегической.
Ну и еще. Елена Шварц никогда не была советской поэтессой. Она была поэтессой ленинградского андеграунда. Она, Сергей Стратановский, Виктор Кривулин, Аркадий Драгомощенко и т. д. Это все равно как Бродского назвать советским поэтом. (Тут мне хочется поставить смайл, но мы же не в чате.)
Но, возвращаясь к искренности, я скорей всего говорил о некоторой документальности.
Ты можешь писать только о своем опыте, не залезая в чужой, тебе не доступный.
Но дальнейшее показало, что и эта установка вполне может быть отменена. Иногда мы говорим чужими голосами, которые нам привиделись или которые мы подслушали. В толпе или во сне.
Дмитрий Борисович был бы не Дмитрий Борисович, если бы не втиснул в свой ответ присущие ему сарказм, насмешку и холодный тон учителя. Однако для меня это было ожидаемо! И в отличие от тех людей с квадратными головами, которые на вас обижались за это, я воспринимаю ваш ответ столь же легко и уверенно, как это делает фокусник со своими предметами. А потому, следуя правилу «Воденников мне друг, но истина дороже», я хочу напомнить вам, что уважаемая поэтесса Елена Шварц жила и творила в городе Ленинграде, который был неотъемлемой частью Советского Союза, и имела вполне себе обычный советский паспорт! И именно поэтому я совершенно справедливо и назвал её советской поэтессой.
Ну а что касается искренности, которую вы на моих глазах превратили в документальность, по-видимому, используя ту магию, о которой вы мне поведали в своём ответе, то я просто обязан сообщить вам о том, что документальность не может существовать без искренности, поскольку отсутствие искренности при описании каких-то событий неминуемо приводит к тому, что документальность превращается в ложь!
Что ж! Продолжим...
В сентябре 2018 года вы были гостем литературного клуба «Зелёная лампа» и тогда же дали интервью местному телеканалу, где в разговоре с журналистом заявили следующее: «Я всегда знал, что стихи нужны только для одной цели: они должны помогать людям жить».
Красивая фраза! Но хотелось бы ваших разъяснений по этому поводу.
Скажите, кому и в чём может помочь поэзия, если учитывать тот факт, что большинство обывателей чаще всего читают стихи ради эстетического удовольствия?
По поводу советской – ну, с этим можно поспорить. Тогда весь ленинградский рок (который теперь поименно и назвать-то нельзя, потому что вынужден будешь помечать,
что половина из них иноагенты) можно назвать советским. Но это не так. Они в том, давнишнем, своем лучшем изводе были как бы подчеркнуто
несоветскими: по звучанию, по виду, по поведению. Советским роком можно назвать «Землян». Или вот советской можно назвать пластинку Тухманова «По волне моей памяти», она была тоже такого очевидного рок-звучания. Хотя вряд ли молодым эти названия что-то теперь скажут, да и не надо: у них свои персоналии и свои альбомы. А те музыканты были другие. И, возвращаясь к поэтам: Шварц, Кривулин, тот же Бродский – были подчеркнуто несоветские. Я, кстати, ничего плохого не вкладываю в слово «советский». Вот мой любимый Слуцкий был советским. А он невероятный поэт. Мы как-то его пропустили в позднее советское время, ну знали, конечно, что-то, но, в сущности, пропустили. А сейчас он вернулся. С той же темой Родины, кстати.
Что же касается вашей фразы: «Скажите, кому и в чём может помочь поэзия, если учитывать тот факт, что большинство обывателей чаще всего читают стихи ради эстетического удовольствия?» – я бы тоже хотел возразить. И уж поверьте мне, не просто из желания противоречить. У меня его нет. Я вам сказал в технических переговорах, что не воспринимаю интервью как какой-то спорт, кто кого. Я воспринимаю интервью как интервью: оно делается из оговорок, дыхания, понимания и, да, иногда частичного взаимного непонимания. А иначе зачем? Делать выскобленный вариант: вопрос-ответ – мне неинтересно. Может, я и глупость какую-то скажу, но значит, она и должна была тут быть.
Так вот, возвращаясь к фразе: «Скажите, кому и в чём может помочь поэзия, если учитывать тот факт, что большинство обывателей чаще всего читают стихи ради эстетического удовольствия?»
Мне кажется, поэзия – как любой некаждодневный опыт – это всегда попытка что-то решить. Для себя. Стихи же, они и не для каждодневности. Вот было бы странно, если бы я проснулся и сказал себе: дай-ка я почитаю стихи.
Нет, я лучше телеграм почитаю. Там очередной скандал. Вы, кстати, обратили внимание, как люди никого не жалеют? В том числе и себя, свою репутацию.
Вываливают, не думая, всё – даже не дав себе время остыть, психологически собраться для удара, штаны виртуальные натянуть.
Нет, так и выходят – заголившись.
Вот уж где эта пресловутая «новая искренность».
А стихи, они про другое. Там решается или нащупывается вопрос. Ну не знаю, «расставаться/нет» или вопрос своей смертности, готовности к смерти (опережая вопрос, сразу ответ: нет, как правило, никто не готов; это другие люди, герои, которых мы иногда видим на видео с дронов, ведь война теперь всегда подается сразу и документально, только кнопку в телеграме нажми – вот эти люди готовы, поэтому они и герои, не мы). Еще какие-то другие экзистенциальные вопросы – ими как раз, наверное, и занимаются стихи.
А вообще помогают не те стихи, которые ты читаешь, а которые ты бормочешь.
Возможно, даже переиначивая их, заменяя слово. Значит, это слово и должно быть другое. Значит, ты правильно его заменил.
На мой взгляд, ваш ответ о советских деятелях искусства, которых принято считать представителями неофициальной культуры, не является возражением, а скорее дополнением к моему умозаключению.
Ведь если рассматривать наш с вами спор о том, кем были данные советские поэты и рок-музыканты, о которых вы упомянули, например, с точки зрения философии Эммануила Канта «Вещь в себе», то получится, что все эти люди снаружи так или иначе были частью советской творческой интеллигенции, как вижу их я, а внутри сами себя воспринимали бунтовщиками и выступали как противники советского режима, и это то, о чем говорите вы!
У нас с вами складывается великолепный разговор!
Ваша творческая карьера началась в 90-е годы. Вы много и плодотворно работали в те времена. Вас начали публиковать в различных изданиях. Затем, уже в двадцать первом веке, вам был присвоен неофициальный титул «Короля поэтов». Ну а в 2024 году вы получили премию Гран-при «Поэт года».
Да. Стоит признать, ваша творческая жизнь оказалась весьма насыщенной, интересной и даже до некоторой степени таинственной.
И мой следующий вопрос будет связан именно с этим.
Дмитрий Борисович! А что вы сами думаете о своей жизни, когда, к примеру, вечером вы стоите около окна и смотрите на старое дерево, стоящее за ним?
Как вам кажется, вы смогли в полной мере ретранслировать и реализовать тот поэтический дар, которым вас наградила природа?
Когда я стою и смотрю в окно на дуб, то думаю: какая же сволочь обрезала мне ветку? Раньше она доставала до окна, даже стучала туда, когда обледеневала (может, поэтому и обрезали), но потом прислали рабочих и все ветки по всему фасаду укоротили.
А еще у меня за окном через дорогу – старинный больничный сад. Там и деревья старые, выше моего дуба, выше моего дома, и больничные такие же старые здания из красного кирпича, в псевдорусском стиле начала ХХ века.
И так мне этот сад нравится и эти здания (вечером там раньше зажигались огни, как будто это не больница, а дворец, и только характерный белый свет напоминал, что там скушь госпитальная, а я много в больницах лежал в свое время: там действительно вечером тоска, но теперь и этого нет: то ли перекупили больничный комплекс, то ли еще что, но ничего нет там сейчас, только мертвые окна). А в ковид в саду построили белый еще какой-то из мягкого пластика огромный ангар – видимо, для больных, которых надо изолировать от остальных в эпидемию. Но так, мне кажется, его и не использовали. Типа стоит такая пустая гигантская палатка. Но она стоит уже там недолгую вечность. И будет стоять. Я ведь понимаю, что нет ничего более постоянного, чем временное.
Поэтому я смотрю из окна (ангар этот, гигантская палатка всегда лезет в кадр и взгляд, портит всё) и думаю мелодраматически: «всё у меня отняли».
Кстати, с ней, с веткой, интересно было. Я смотреть не мог на эту культяпку. Раздражала. Но на следующую весну вдруг увидел, что ее конец густо-густо затянула салатовая новая зелень. Листочки дуба именно оттуда лезли. Даже непонятно, как так могло произойти. Но именно из этой ампутированной культи. И теперь весной там не обрубок, как сейчас, когда мы с вами говорим, в голое время, а целый помпон. Как у американских футбольных болельщиц.
То есть дерево зализало рану.
И по-моему, это хорошо. Такое обещание.
В своё время я где-то прочитал о том, что Александр Пушкин, бывало, ходил на озеро, где читал уткам свои произведения. Не подвергая сомнению достоверность этой истории и желая соответствовать великому поэту, уже буквально на следующий день я отправился на ближайшее озеро, а если точнее, небольшое внутригородское болото. Достал телефон и начал читать уткам свои стихи. Только через пять минут мне стало ясно, что уткам нужен скорее хлеб, чем моя поэзия! Но хлеба с собой у меня, конечно, не оказалось! Да и магазина, где его можно купить, рядом тоже не было.
Но дальше произошло нечто любопытное!
Когда я уже практически потерял всякую надежду очаровать своей поэзией этих прелестных плавающих созданий, одна из уток неожиданно подплыла ко мне на близкое расстояние. Я продолжал читать свои строки, но краем глаза смотрел на эту весьма красивую птицу, которая к тому же оказалась птицей утончённой, а может быть, даже и образованной, и которая на протяжении нескольких минут, как я заметил, слушала меня очень внимательно!
Потом, конечно, эта утка медленно развернулась и, показывая мне свою грацию, поплыла к своим настоящим друзьям. Однако я в тот момент понял и почувствовал, что именно в эти несколько минут, пока она меня слушала, и происходила истинная реализация моих скромных поэтических способностей. И что даже если это событие станет пиком моей карьеры, то умирать с этим мне будет уже не страшно. Ведь хоть на несколько минут, но я всё-таки был кому-то нужен как поэт!
И тут я хотел бы обратиться к вам, Дмитрий Борисович, и, обыгрывая мой предыдущий вопрос, всё же вас спросить:
А каким было у вас самое яркое событие, связанное с вашим поэтическим даром?
Его возвращение. Стихи же уходили от меня на десять лет. И я как-то – год спустя, как они ушли – понял, что это навсегда.
Есть вещи, которые даже не требуют от тебя согласия или приятия. Ты просто понимаешь, что всё. Была у тебя жизнь – и нет, кончилась. Была настоящая долгая счастливая любовь – больше не будет. Мы же смиряемся (просто принимаем как факт), вот было до пятидесяти и немного еще «за» несколько важных, а главное, легко начинающихся историй (а настоящая любовь всегда начинается легко). А потом ты идешь по улице и вдруг понимаешь, даже как-то не так, не понимаешь – вспоминаешь: «А ведь уже три года ничего нет». Ну, значит, так и будет. Значит, так и должно быть. Есть теперь другие важные вещи, которые ты должен будешь проживать.
От этого еще никто не умирал.
Ну вот я и понял однажды, что со стихами всё. Нет звука. Я не слышу больше этот гул. И не услышу. Другие тексты будут: прозаические, эссе, колонки. А вот этого, когда ты тянешь нечто из какого-то белого ослепительного квадрата, открывшегося то ли в тебе, то ли над головой, уже не будет.
Поэтому я как-то отвык (десять лет — это же маленькая жизнь: за десять лет столько всего происходит, и отношения, и разрывы, и книги, и страна не стоит на месте, в ней всё время что-то меняется; вообще жизнь бурлит, шумит, пугает, радует), в общем, я отвык от этого состояния, забыл, что это: когда стихи начинают гудеть.
И я сперва даже не понял, что это они.
Думал, что это новый этап, зигзаг судьбы, закончившиеся отношения, другая жизнь за поворотом. И так всё и было. Но только причина была в них. Они вернулись.
Я так растерялся, что даже слег. Смешно. Просто не мог подняться с утра, а я же ходил по десять километров в день, а тут до трех дня не могу собрать постель. Мне это вообще не свойственно. Я и школьником вставал в семь. И в школу приходил раньше всех. Я человек дисциплинированный, я вообще человек распорядка. А тут всё полетело к чертям.
Я об этом уже рассказывал и не раз: чтоб как-то заглушить этот сильный и какой-то низкочастотный гул, смысла которого я не понимал, я даже бросился мыть квартиру. То есть полдня лежу, а потом драю кафель, пол, плиту. Еще и выбрасывать из дома многое стал. Какие-то лишние вещи, а иногда даже полезные. В общем, что-то ненормальное случилось.
А потом я, что-то в очередной раз драя на кухне, вдруг бросил тряпку, пошел в комнату, сел за угол компьютерного стола (они же у нас почти полностью клавиатурой заняты) и потоком записал первое стихотворение. Верлибр. А я их раньше никогда не писал. А потом написал и силлабо-тоническое. Но оно всегда иначе пишется: множественным и долгим бормотанием. Несколько дней, иногда недель. Там потоком записать почти невозможно.
В общем, они вернулись.
Я часто, немного сгущая, говорил, что стихи – это самое сильное мое жизненное проживание. Это правда, в общем-то, но с нужными оговорками. Еще есть (бывала) любовь. Еще есть чувство Родины, а для меня это важная составляющая: я человек России.
Но если опять к стихам – то да: их возвращение было самым большим для меня событием.
Но, мне кажется, мы порядком утомили читателя, если он, конечно, будет у этого интервью. Вы знаете, мне было с вами очень интересно. Мне часто везло на собеседников, но вы как-то еще хорошо и много говорили о себе, поэтому всё это получилось именно разговором. Спасибо вам за него.
Уважаемый Дмитрий Борисович! Моей целью и является превращение интервью в интересный разговор. Только поэтому я и позволяю себе периодически пренебрегать правилами классической журналистики и выходить за рамки!
К тому же, вы один из немногих людей в России, с кем я так разоткровенничался!
И поскольку мы завершаем нашу беседу, то я хотел бы представить вашему вниманию вопросы в формате блиц!
Да что ж такое-то... Ну давайте ваши вопросы.
Какая ваша главная черта?
Чувство справедливости.
Ваше любимое занятие?
Идти по улицам много километров. Но я старею, поэтому всё реже.
Ваша идея о счастье?
Счастье – это когда ты пробил какую-то небесную брешь: в жизни, в тексте. И оттуда хлынула настоящая жизнь. Эту брешь нельзя пробить раз и навсегда. Каждый раз приходится начинать заново.
Лучший поэт всех времён?
Не знаю. Какой-нибудь поздний австралопитек, наверное. Который вдруг стал складывать странные звуки, протослова. Смысла в них особого не было, но его завораживали созвучия.
Качество, которое вы больше всего цените в людях?
Умение жертвовать собой.
Ваш любимый цвет?
Ахроматический.
Лучший композитор всех времён?
Вивальди.
Продолжите фразу: «Русский человек — это...».
Русский человек — это я.
Ваш девиз?
«Когда же это всё наконец кончится?»
Если дьявол предложит вам бессмертие в обмен на душу, что вы ему ответите?
«Мне не нужно бессмертие».
К чему вы испытываете отвращение?
К издевательствам над живым существом.
Если бы у вас появилась возможность переместиться в прошлое, какой бы это был век?
Не-не, это вообще не ко мне. Я только здесь и только вперед.
Оказавшись перед Богом, что вы ему скажете?
Какое счастье, что Ты все-таки есть.
Прежде чем попрощаться с вами, хочу от всей души поблагодарить вас за этот разговор и пожелать вам, чтобы тот звук, который приходил к вам на протяжении всей вашей жизни и вдохновлял вас на создание новых произведений, приходил к вам как можно чаще!
Спасибо, мой дорогой. Пусть у нас всех всё будет хорошо.
Не знаю, возможно, вы сами никогда не думали об этом, но я как читатель это сходство все-таки обнаружил.
Однако в отличие от советской поэтессы, которая писала в одном из своих эссе, что любое поэтическое произведение должно иметь прежде всего множество смыслов, вы говорите, что самое главное в поэзии — это искренность!
Должен сказать, что для меня настоящая поэзия — это скорее некий механизм, который состоит из гармоничного сочетания интеллекта, утончённости, изящества, умения правильно и искренне подать свою вывернутую наизнанку душу, ну и, конечно, писательского дара.
И если мы уберем из этого механизма, к примеру, интеллект, то мы получим что угодно, на мой взгляд, но только не настоящую поэзию. То же самое происходит, разумеется, если поэзия лишена искренности! В этом случае она становится не более чем атрибутом пластмассового мира. Ну а если какой-то автор не имеет писательского таланта, то едва ли он вообще сможет создать что-нибудь стоящее!
В связи с этим у меня к вам вопрос.
Скажите, Дмитрий Борисович, почему все-таки, говоря о нелёгкой работе небесного животного, или, если быть точным, о труде поэта, вы делаете акцент именно на искренность, как бы наделяя её особыми полномочиями?
Очень давно, уже не вспомню когда, узнал одну восточную поговорку. «Если у тебя нет учителя, значит, твой учитель — шайтан».
Рано или поздно к нам в книге приходит человек, который через свои тексты, слова, иногда лепетание вдруг открывает нам дверь. И мы понимаем, что нам надо делать. Он показывает нам путь. Дальше мы пойдем без него, но путь нам показывает именно он.
Когда-то таким учителем для меня была Елена Шварц. Я знал про нее, но немного, пошел в книжный магазин (тогда были такие лавочки — «Гилея», еще какие-то), нашел ее книгу на полке, купил. Дома открыл одно стихотворение, второе, и вдруг из стихотворения в середине книги (мы же никогда не читаем сборник стихов подряд, как рассказ или повесть, а именно открывая наугад) на меня пошел четкий такой, яркий луч света.
Когда за мною демоны голодные помчались
Косматыми и синими волками,
Ах, что тогда мне, бедной, оставалось -
Как с неба снять луны холодный камень
И кинуть в пасть им - чтоб они взорвались.
От блеска взрыва вмиг преобразились,
Ягнятами ко мне они прижались
(Я рядом с ними теменью светилась,
И я их сожрала - какая жалость!
Я стала рядом с ними великаном -
Сторуким, торжествующим в печали,
По одному брала, рвала и ела,
Они же только жалобно пищали.
Но я им говорила - не вопите
И ничего не бойтесь. Вы
Там, в животе, немного полежите
И выпрыгнете вон из головы.
Но светом их набив свою утробу,
Сама я стала ясной и двурукой,
И новых демонов семья в голодной злобе
Учуяла меня. Все та же мука. (с)
И я понял, что мне надо делать.
По поводу искренности — я такого никогда не говорил. Я говорил, что текст — это магический сплав. Ну какая в магическом сплаве может быть искренность? Там может быть только колдовство. В колдовстве вообще много хитрости. В том числе и стратегической.
Ну и еще. Елена Шварц никогда не была советской поэтессой. Она была поэтессой ленинградского андеграунда. Она, Сергей Стратановский, Виктор Кривулин, Аркадий Драгомощенко и т. д. Это все равно как Бродского назвать советским поэтом. (Тут мне хочется поставить смайл, но мы же не в чате.)
Но, возвращаясь к искренности, я скорей всего говорил о некоторой документальности.
Ты можешь писать только о своем опыте, не залезая в чужой, тебе не доступный.
Но дальнейшее показало, что и эта установка вполне может быть отменена. Иногда мы говорим чужими голосами, которые нам привиделись или которые мы подслушали. В толпе или во сне.
Дмитрий Борисович был бы не Дмитрий Борисович, если бы не втиснул в свой ответ присущие ему сарказм, насмешку и холодный тон учителя. Однако для меня это было ожидаемо! И в отличие от тех людей с квадратными головами, которые на вас обижались за это, я воспринимаю ваш ответ столь же легко и уверенно, как это делает фокусник со своими предметами. А потому, следуя правилу «Воденников мне друг, но истина дороже», я хочу напомнить вам, что уважаемая поэтесса Елена Шварц жила и творила в городе Ленинграде, который был неотъемлемой частью Советского Союза, и имела вполне себе обычный советский паспорт! И именно поэтому я совершенно справедливо и назвал её советской поэтессой.
Ну а что касается искренности, которую вы на моих глазах превратили в документальность, по-видимому, используя ту магию, о которой вы мне поведали в своём ответе, то я просто обязан сообщить вам о том, что документальность не может существовать без искренности, поскольку отсутствие искренности при описании каких-то событий неминуемо приводит к тому, что документальность превращается в ложь!
Что ж! Продолжим...
В сентябре 2018 года вы были гостем литературного клуба «Зелёная лампа» и тогда же дали интервью местному телеканалу, где в разговоре с журналистом заявили следующее: «Я всегда знал, что стихи нужны только для одной цели: они должны помогать людям жить».
Красивая фраза! Но хотелось бы ваших разъяснений по этому поводу.
Скажите, кому и в чём может помочь поэзия, если учитывать тот факт, что большинство обывателей чаще всего читают стихи ради эстетического удовольствия?
По поводу советской – ну, с этим можно поспорить. Тогда весь ленинградский рок (который теперь поименно и назвать-то нельзя, потому что вынужден будешь помечать,
что половина из них иноагенты) можно назвать советским. Но это не так. Они в том, давнишнем, своем лучшем изводе были как бы подчеркнуто
несоветскими: по звучанию, по виду, по поведению. Советским роком можно назвать «Землян». Или вот советской можно назвать пластинку Тухманова «По волне моей памяти», она была тоже такого очевидного рок-звучания. Хотя вряд ли молодым эти названия что-то теперь скажут, да и не надо: у них свои персоналии и свои альбомы. А те музыканты были другие. И, возвращаясь к поэтам: Шварц, Кривулин, тот же Бродский – были подчеркнуто несоветские. Я, кстати, ничего плохого не вкладываю в слово «советский». Вот мой любимый Слуцкий был советским. А он невероятный поэт. Мы как-то его пропустили в позднее советское время, ну знали, конечно, что-то, но, в сущности, пропустили. А сейчас он вернулся. С той же темой Родины, кстати.
Что же касается вашей фразы: «Скажите, кому и в чём может помочь поэзия, если учитывать тот факт, что большинство обывателей чаще всего читают стихи ради эстетического удовольствия?» – я бы тоже хотел возразить. И уж поверьте мне, не просто из желания противоречить. У меня его нет. Я вам сказал в технических переговорах, что не воспринимаю интервью как какой-то спорт, кто кого. Я воспринимаю интервью как интервью: оно делается из оговорок, дыхания, понимания и, да, иногда частичного взаимного непонимания. А иначе зачем? Делать выскобленный вариант: вопрос-ответ – мне неинтересно. Может, я и глупость какую-то скажу, но значит, она и должна была тут быть.
Так вот, возвращаясь к фразе: «Скажите, кому и в чём может помочь поэзия, если учитывать тот факт, что большинство обывателей чаще всего читают стихи ради эстетического удовольствия?»
Мне кажется, поэзия – как любой некаждодневный опыт – это всегда попытка что-то решить. Для себя. Стихи же, они и не для каждодневности. Вот было бы странно, если бы я проснулся и сказал себе: дай-ка я почитаю стихи.
Нет, я лучше телеграм почитаю. Там очередной скандал. Вы, кстати, обратили внимание, как люди никого не жалеют? В том числе и себя, свою репутацию.
Вываливают, не думая, всё – даже не дав себе время остыть, психологически собраться для удара, штаны виртуальные натянуть.
Нет, так и выходят – заголившись.
Вот уж где эта пресловутая «новая искренность».
А стихи, они про другое. Там решается или нащупывается вопрос. Ну не знаю, «расставаться/нет» или вопрос своей смертности, готовности к смерти (опережая вопрос, сразу ответ: нет, как правило, никто не готов; это другие люди, герои, которых мы иногда видим на видео с дронов, ведь война теперь всегда подается сразу и документально, только кнопку в телеграме нажми – вот эти люди готовы, поэтому они и герои, не мы). Еще какие-то другие экзистенциальные вопросы – ими как раз, наверное, и занимаются стихи.
А вообще помогают не те стихи, которые ты читаешь, а которые ты бормочешь.
Возможно, даже переиначивая их, заменяя слово. Значит, это слово и должно быть другое. Значит, ты правильно его заменил.
На мой взгляд, ваш ответ о советских деятелях искусства, которых принято считать представителями неофициальной культуры, не является возражением, а скорее дополнением к моему умозаключению.
Ведь если рассматривать наш с вами спор о том, кем были данные советские поэты и рок-музыканты, о которых вы упомянули, например, с точки зрения философии Эммануила Канта «Вещь в себе», то получится, что все эти люди снаружи так или иначе были частью советской творческой интеллигенции, как вижу их я, а внутри сами себя воспринимали бунтовщиками и выступали как противники советского режима, и это то, о чем говорите вы!
У нас с вами складывается великолепный разговор!
Ваша творческая карьера началась в 90-е годы. Вы много и плодотворно работали в те времена. Вас начали публиковать в различных изданиях. Затем, уже в двадцать первом веке, вам был присвоен неофициальный титул «Короля поэтов». Ну а в 2024 году вы получили премию Гран-при «Поэт года».
Да. Стоит признать, ваша творческая жизнь оказалась весьма насыщенной, интересной и даже до некоторой степени таинственной.
И мой следующий вопрос будет связан именно с этим.
Дмитрий Борисович! А что вы сами думаете о своей жизни, когда, к примеру, вечером вы стоите около окна и смотрите на старое дерево, стоящее за ним?
Как вам кажется, вы смогли в полной мере ретранслировать и реализовать тот поэтический дар, которым вас наградила природа?
Когда я стою и смотрю в окно на дуб, то думаю: какая же сволочь обрезала мне ветку? Раньше она доставала до окна, даже стучала туда, когда обледеневала (может, поэтому и обрезали), но потом прислали рабочих и все ветки по всему фасаду укоротили.
А еще у меня за окном через дорогу – старинный больничный сад. Там и деревья старые, выше моего дуба, выше моего дома, и больничные такие же старые здания из красного кирпича, в псевдорусском стиле начала ХХ века.
И так мне этот сад нравится и эти здания (вечером там раньше зажигались огни, как будто это не больница, а дворец, и только характерный белый свет напоминал, что там скушь госпитальная, а я много в больницах лежал в свое время: там действительно вечером тоска, но теперь и этого нет: то ли перекупили больничный комплекс, то ли еще что, но ничего нет там сейчас, только мертвые окна). А в ковид в саду построили белый еще какой-то из мягкого пластика огромный ангар – видимо, для больных, которых надо изолировать от остальных в эпидемию. Но так, мне кажется, его и не использовали. Типа стоит такая пустая гигантская палатка. Но она стоит уже там недолгую вечность. И будет стоять. Я ведь понимаю, что нет ничего более постоянного, чем временное.
Поэтому я смотрю из окна (ангар этот, гигантская палатка всегда лезет в кадр и взгляд, портит всё) и думаю мелодраматически: «всё у меня отняли».
Кстати, с ней, с веткой, интересно было. Я смотреть не мог на эту культяпку. Раздражала. Но на следующую весну вдруг увидел, что ее конец густо-густо затянула салатовая новая зелень. Листочки дуба именно оттуда лезли. Даже непонятно, как так могло произойти. Но именно из этой ампутированной культи. И теперь весной там не обрубок, как сейчас, когда мы с вами говорим, в голое время, а целый помпон. Как у американских футбольных болельщиц.
То есть дерево зализало рану.
И по-моему, это хорошо. Такое обещание.
В своё время я где-то прочитал о том, что Александр Пушкин, бывало, ходил на озеро, где читал уткам свои произведения. Не подвергая сомнению достоверность этой истории и желая соответствовать великому поэту, уже буквально на следующий день я отправился на ближайшее озеро, а если точнее, небольшое внутригородское болото. Достал телефон и начал читать уткам свои стихи. Только через пять минут мне стало ясно, что уткам нужен скорее хлеб, чем моя поэзия! Но хлеба с собой у меня, конечно, не оказалось! Да и магазина, где его можно купить, рядом тоже не было.
Но дальше произошло нечто любопытное!
Когда я уже практически потерял всякую надежду очаровать своей поэзией этих прелестных плавающих созданий, одна из уток неожиданно подплыла ко мне на близкое расстояние. Я продолжал читать свои строки, но краем глаза смотрел на эту весьма красивую птицу, которая к тому же оказалась птицей утончённой, а может быть, даже и образованной, и которая на протяжении нескольких минут, как я заметил, слушала меня очень внимательно!
Потом, конечно, эта утка медленно развернулась и, показывая мне свою грацию, поплыла к своим настоящим друзьям. Однако я в тот момент понял и почувствовал, что именно в эти несколько минут, пока она меня слушала, и происходила истинная реализация моих скромных поэтических способностей. И что даже если это событие станет пиком моей карьеры, то умирать с этим мне будет уже не страшно. Ведь хоть на несколько минут, но я всё-таки был кому-то нужен как поэт!
И тут я хотел бы обратиться к вам, Дмитрий Борисович, и, обыгрывая мой предыдущий вопрос, всё же вас спросить:
А каким было у вас самое яркое событие, связанное с вашим поэтическим даром?
Его возвращение. Стихи же уходили от меня на десять лет. И я как-то – год спустя, как они ушли – понял, что это навсегда.
Есть вещи, которые даже не требуют от тебя согласия или приятия. Ты просто понимаешь, что всё. Была у тебя жизнь – и нет, кончилась. Была настоящая долгая счастливая любовь – больше не будет. Мы же смиряемся (просто принимаем как факт), вот было до пятидесяти и немного еще «за» несколько важных, а главное, легко начинающихся историй (а настоящая любовь всегда начинается легко). А потом ты идешь по улице и вдруг понимаешь, даже как-то не так, не понимаешь – вспоминаешь: «А ведь уже три года ничего нет». Ну, значит, так и будет. Значит, так и должно быть. Есть теперь другие важные вещи, которые ты должен будешь проживать.
От этого еще никто не умирал.
Ну вот я и понял однажды, что со стихами всё. Нет звука. Я не слышу больше этот гул. И не услышу. Другие тексты будут: прозаические, эссе, колонки. А вот этого, когда ты тянешь нечто из какого-то белого ослепительного квадрата, открывшегося то ли в тебе, то ли над головой, уже не будет.
Поэтому я как-то отвык (десять лет — это же маленькая жизнь: за десять лет столько всего происходит, и отношения, и разрывы, и книги, и страна не стоит на месте, в ней всё время что-то меняется; вообще жизнь бурлит, шумит, пугает, радует), в общем, я отвык от этого состояния, забыл, что это: когда стихи начинают гудеть.
И я сперва даже не понял, что это они.
Думал, что это новый этап, зигзаг судьбы, закончившиеся отношения, другая жизнь за поворотом. И так всё и было. Но только причина была в них. Они вернулись.
Я так растерялся, что даже слег. Смешно. Просто не мог подняться с утра, а я же ходил по десять километров в день, а тут до трех дня не могу собрать постель. Мне это вообще не свойственно. Я и школьником вставал в семь. И в школу приходил раньше всех. Я человек дисциплинированный, я вообще человек распорядка. А тут всё полетело к чертям.
Я об этом уже рассказывал и не раз: чтоб как-то заглушить этот сильный и какой-то низкочастотный гул, смысла которого я не понимал, я даже бросился мыть квартиру. То есть полдня лежу, а потом драю кафель, пол, плиту. Еще и выбрасывать из дома многое стал. Какие-то лишние вещи, а иногда даже полезные. В общем, что-то ненормальное случилось.
А потом я, что-то в очередной раз драя на кухне, вдруг бросил тряпку, пошел в комнату, сел за угол компьютерного стола (они же у нас почти полностью клавиатурой заняты) и потоком записал первое стихотворение. Верлибр. А я их раньше никогда не писал. А потом написал и силлабо-тоническое. Но оно всегда иначе пишется: множественным и долгим бормотанием. Несколько дней, иногда недель. Там потоком записать почти невозможно.
В общем, они вернулись.
Я часто, немного сгущая, говорил, что стихи – это самое сильное мое жизненное проживание. Это правда, в общем-то, но с нужными оговорками. Еще есть (бывала) любовь. Еще есть чувство Родины, а для меня это важная составляющая: я человек России.
Но если опять к стихам – то да: их возвращение было самым большим для меня событием.
Но, мне кажется, мы порядком утомили читателя, если он, конечно, будет у этого интервью. Вы знаете, мне было с вами очень интересно. Мне часто везло на собеседников, но вы как-то еще хорошо и много говорили о себе, поэтому всё это получилось именно разговором. Спасибо вам за него.
Уважаемый Дмитрий Борисович! Моей целью и является превращение интервью в интересный разговор. Только поэтому я и позволяю себе периодически пренебрегать правилами классической журналистики и выходить за рамки!
К тому же, вы один из немногих людей в России, с кем я так разоткровенничался!
И поскольку мы завершаем нашу беседу, то я хотел бы представить вашему вниманию вопросы в формате блиц!
Да что ж такое-то... Ну давайте ваши вопросы.
Какая ваша главная черта?
Чувство справедливости.
Ваше любимое занятие?
Идти по улицам много километров. Но я старею, поэтому всё реже.
Ваша идея о счастье?
Счастье – это когда ты пробил какую-то небесную брешь: в жизни, в тексте. И оттуда хлынула настоящая жизнь. Эту брешь нельзя пробить раз и навсегда. Каждый раз приходится начинать заново.
Лучший поэт всех времён?
Не знаю. Какой-нибудь поздний австралопитек, наверное. Который вдруг стал складывать странные звуки, протослова. Смысла в них особого не было, но его завораживали созвучия.
Качество, которое вы больше всего цените в людях?
Умение жертвовать собой.
Ваш любимый цвет?
Ахроматический.
Лучший композитор всех времён?
Вивальди.
Продолжите фразу: «Русский человек — это...».
Русский человек — это я.
Ваш девиз?
«Когда же это всё наконец кончится?»
Если дьявол предложит вам бессмертие в обмен на душу, что вы ему ответите?
«Мне не нужно бессмертие».
К чему вы испытываете отвращение?
К издевательствам над живым существом.
Если бы у вас появилась возможность переместиться в прошлое, какой бы это был век?
Не-не, это вообще не ко мне. Я только здесь и только вперед.
Оказавшись перед Богом, что вы ему скажете?
Какое счастье, что Ты все-таки есть.
Прежде чем попрощаться с вами, хочу от всей души поблагодарить вас за этот разговор и пожелать вам, чтобы тот звук, который приходил к вам на протяжении всей вашей жизни и вдохновлял вас на создание новых произведений, приходил к вам как можно чаще!
Спасибо, мой дорогой. Пусть у нас всех всё будет хорошо.
Автор публикации Борис Эхтин, главный редактор журнала TERANTELLA.
Март/2025
