───── ⋆⋅☆⋅⋆ ─────
Вероника Юрьевна Воронина
(род. 1977, Саров) - российский прозаик, эссеист, публицист.
─── ⋆⋅☆⋅⋆ ──
Биография - читать далее
Окончила журфак МГУ, обучалась в Мастерской короткой прозы Дениса Осокина, на семинаре литературной критики и эссеистики Евгения Абдуллаева.
В настоящее время пишет прозу, эссеистику и публицистику. Рассказы публиковались в журналах «Урал», «Север», «Нижний Новгород», «Дактиль», «Лиterra Nova», на литературном портале «Прочитано», во многих альманахах, коллективных сборниках и др. Публицистика, литературная критика и эссеистика публиковалась в журналах и электронных изданиях Pechorin.net, «Формаслов», Rara Avis, Alterlit, «Мир Севера», в газете «Литературная Россия», на «Литературном радио» ("Пролиткульт") и др.
Победитель, лауреат и дипломант многих конкурсов. В частности, победитель Гринфеста-2024, дважды лауреат Международного конкурса "Русский Гофман" (2023 и 2024), Курановского конкурса миниатюр-2024, III место Международного литературного конкурса-фестиваля «Литкузница-2023», специальный диплом Всероссийского литературного конкурса «Огни золотые-2024», шорт-лист «ЛевитовФеста-2024» и др. Шорт-лист литературного форума «Центр Европы-2024», второе место на конкурсе зрительских симпатий литературного форума «Центр Европы-2024».
Участвовала в Литературной резиденции АСПИР, а также двух писательских Мастерских АСПИР.
В настоящее время пишет прозу, эссеистику и публицистику. Рассказы публиковались в журналах «Урал», «Север», «Нижний Новгород», «Дактиль», «Лиterra Nova», на литературном портале «Прочитано», во многих альманахах, коллективных сборниках и др. Публицистика, литературная критика и эссеистика публиковалась в журналах и электронных изданиях Pechorin.net, «Формаслов», Rara Avis, Alterlit, «Мир Севера», в газете «Литературная Россия», на «Литературном радио» ("Пролиткульт") и др.
Победитель, лауреат и дипломант многих конкурсов. В частности, победитель Гринфеста-2024, дважды лауреат Международного конкурса "Русский Гофман" (2023 и 2024), Курановского конкурса миниатюр-2024, III место Международного литературного конкурса-фестиваля «Литкузница-2023», специальный диплом Всероссийского литературного конкурса «Огни золотые-2024», шорт-лист «ЛевитовФеста-2024» и др. Шорт-лист литературного форума «Центр Европы-2024», второе место на конкурсе зрительских симпатий литературного форума «Центр Европы-2024».
Участвовала в Литературной резиденции АСПИР, а также двух писательских Мастерских АСПИР.
В.Ю.ВОРОНИНА - Произведения ⤵️
ПРИРУЧЕНИЕ
Любе было жизненно необходимо, чтобы её приручили. Или самой кого-нибудь приручить. Девушка нуждалась в этом страстно, всей душой. Саму идею приручения Люба узнала из “Маленького принца” Сент-Экзюпери: ощутила голод Лиса, просящего о нем, как свой собственный. “Если ты приручишь меня, мы будем нужны друг другу. Для меня ты станешь единственным во всём мире. И для тебя я стану единственным во всём мире”, — сказал Лис Маленькому принцу”.
Однажды ей показалось: нашла! Он был прекрасен как Маленький принц. И имя его так нежно таяло на языке — Алёша! Это было как солнечный удар — ясный июньский день, поцелуй в подъезде на лестнице. Лучи проникали сквозь пыльные окна и золотили Алешины волосы цвета пшеницы. Сам воздух — каждая пылинка! — казался золотисто-медовым и пах счастьем…
Но ничего не вышло…
Зимой в метро на эскалаторе Люба увидела человека, нежно держащего под курткой лису! Как девушке хотелось, чтобы это была лиса! Но, конечно, скорее всего, на руках сидела просто похожая на нее рыжая собака. Зверька укрывали курткой от холода. Девушка страшно завидовала им обоим: и собаке-лисе, и тому, кто держал ее на руках.
Люба рисовала сюжеты с золотоволосым мальчиком и лисом, одержимо собирала игрушечных лисиц. Игрушки продавались в ларьках едва ли не на каждой станции метро. Вместе с газетами, цветами, сувенирами и открытками, Прямо посреди потоков людей, спешащих на работу или домой. Никак нельзя было пройти мимо! Каждый раз вид очередного рыжего зверька вызывал ломку и тоску. Ей не хватало именно этого! Так появились пластмассовый лис-летчик в самолете (привет, Сент-Экс!), кокетливая лиска в соломенной шляпке и с корзиночкой клубники, почти натуральной величины лиса Ягга (так и было написано на ее этикетке — Jagga!) В продуктовом попались даже пельмени с изображением рыжей красавицы на упаковке!
Как-то на детской площадке Люба увидела забытую игрушку — бархатистое сердце, говорящее тонким голосом: “Я тебя люблю!” К горлу подкатил ком. Девушка не смогла выпустить игрушку из рук и, пряча глаза, тайком унесла домой. Она снова и снова слушала кукольный голосок.
* * *
Неизвестно, когда во дворе появилась Любина тёзка Любушка — ласковая черно-рыжая дворняжка, метис лайки, живущая при автостоянке. Сначала Люба, проходя мимо, заметила, как собака простодушно радуется ей и бежит навстречу. Увидев, что сторожа и жильцы подкармливают Любушку, девушка тоже стала носить дворняге то кости, то собачий корм. Потом впервые решилась погладить длинную жесткую шерсть загривка, почесать нежные мягкие волосики за ушами.
Любушку нельзя было не любить. Она доверчиво ластилась, поскуливала и заглядывала в глаза, тыкалась носом в ноги, лизала пальцы шершавым языком. У нее оказался невероятный диапазон просящих и благодарных урчаний, поскуливаний и повизгиваний! Такому обаянию невозможно было противиться.
Когда Люба принесла кости, Любушка, вместо того чтобы сразу за них приняться, встала перед девушкой и подсунула голову под её руку. Почесав собаке загривок, Люба отодвинулась, но Любушка села рядом, показывая, что никуда не торопится. Она потянулась за девушкой, прикоснулась носом к ноге и коротко полувопросительно проурчала. Люба продолжила ее гладить, а когда попыталась убрать руку, Любушка снова коротко проскулила и подвинулась следом. Лишь пару минут спустя собака вернулась к миске и стала есть.
Однажды Люба упомянула Любушку в разговоре со знакомыми:
— Так приятно, когда кто-то тебе радуется. Кто-то, кого можно гладить, кормить, с кем можно разговаривать.
— Эта твоя собака…
— И вовсе она не моя!
— Твоя-твоя. Она у тебя в голове. Ты все время о ней рассказываешь.
В следующий раз, с нежностью наблюдая, как Любушка хрумкает гостинцами — с неизменно хорошим аппетитом! — Люба поймала себя на мысли: “А ведь и правда, моя!”
ОПРЕДЕЛЯЮЩАЯ СУДЬБУ
Пробуждение было тягостным: Катя сразу вспомнила вчерашний вечер и отвратительный разговор с Пашкой. Вновь окатило волной стыда и унижения от его слов. Девушка немедленно выгнала парня, а вот от гадкого чувства избавиться не смогла. Пашка ей так нравился!
Не вставая с кровати, Катя потянулась к тумбочке за книгой, с горечью спросила: "Почему это со мной происходит?" и открыла наугад.
Сказы Бажова она всегда любила, а образ Хозяйки Медной горы полнился древней силой, пленительно волновал и тревожил, как предание о таинственном сокровище на дне колодца. Вот ты стоишь на самом краю, не решаясь заглянуть в глубину, — и тебе одновременно жутко и невероятно важно узнать, что там.
Девушка не смогла взять в общагу зачитанный домашний томик. Зато здесь рядом находилась студенческая библиотека.
Бажов открылся на странице, заложенной забытой распечаткой. Распечатка оказалась густо правлена от руки. Катя не заметила ее вчера, когда брала книгу в библиотеке. Девушка отложила лист, зажмурив глаза, отметила пальцем место на открытом развороте и, с надеждой глядя в книгу, прочла: "Мамонька, ведь знаю я, что тут моей судьбы нет".
Шепотом повторяя прочитанное, Катя машинально потянулась за отложенной распечаткой — по виду то ли конспектом, то ли заготовкой к докладу или реферату, — бегло просмотрела первые строчки:
“…Мифологические персонажи сказов Павла Бажова являются образными персонификациями природных сил. С этой точки зрения Хозяйка Медной горы, хранительница драгоценных пород и камней, которая предстает перед людьми в виде прекрасной женщины, а порой в виде ящерицы в короне, ведет свое происхождение от “духа местности”.
Катя замерла, боясь спугнуть тайну, притаившуюся на дне колодца. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, она принялась читать дальше. В конспекте говорилось о том, что, хотя Хозяйка и создана творческой фантазией Бажова, на его сказы заметно повлияла мифология древних финно-угорских племен, живших на Урале с незапамятных времен.
У богини древних жителей Урала были тяжелые и толстые, как железные цепи, косы, спускавшиеся с небес до самой земли. И у любимой Катей Хозяйки Медной горы красивая иссиня-черная коса.
Верховная богиня угров наделяла новорождённых людей душами, причем считалось, что души могут принимать облик ящерицы. В ящерицу превращалась также сама богиня. И Хозяйка Медной горы, как знала Катя, часто показывалась людям в виде огромной ящерицы. А свитой ей служили разноцветные ящерки, которых Малахитница звала то своим войском, то слугами, то детками.
В распечатке было много правок, некоторые строчки оказались густо вымараны. Но сквозь разрозненные, исчерканные записи поблескивали осколки древнего мифа.
Одним из имен верховной богини угров было Калташ-Эква — калька с имени богини-матери древних коми Кылдись-инь, что значит “определяющая судьбу женщина”. Она записывала жизненный путь людей на "святой бумаге".
“Определяющая судьбу женщина, — прошептала Катя, — святая бумага”. Но мысли снова вернулись ко вчерашнему, волной накрыли стыд и гнев. Девушка решилась задать второй вопрос: “Что мне теперь делать?”, ткнула пальцем в конспект. Взгляд скользнул сперва по одной строчке, потом охватил весь абзац:
“Ханты усть-казымского Приобья называют Калтась Матерью-Землей. Если в доме кто-то долго болеет, проводится обряд захоронения куклы, на которую переносится хворь. Здесь богиня выступает как заступница от болезней…”
Катя вскочила с кровати и кинулась к шкафу с одеждой…
Кукла, торопливо скрученная из любимого красного шарфа, получилась отличная. Было даже немного жаль ее ”хоронить”. Но Катя, добравшись до пустыря, решительно взялась копать ямку — то здесь же найденной палкой, то прямо руками. А забрасывая землей куклу-шарф, мысленно послала ей всю свою обиду и боль, приговаривая: “Потому что тут моей судьбы нет”.
Девушка поднялась с земли, вытирая руки влажными салфетками и прислушиваясь к себе. Внутри осторожно разжималась тугая пружина, начинала разливаться хрупкая тишина. Катя вынула из рюкзака книгу, открыла наугад: "Тепло от него, будто на пригревинке сидишь, да ещё кто тебя мягким гладит". Она улыбнулась. Кате вдруг стало так хорошо, будто к ней через темноту времени протянулась теплая благословляющая рука. “Спасибо”, — тихо сказала девушка, сама не зная кому.
У ее ног проскользнула ящерка.
ДЫХАНИЕ ЖИЗНИ
Не помню, о чем я тогда думала, собираясь в поездку, когда, укладывая вещи в рюкзак, сложила и дорожную надувную подушку. Бордовая, бархатистая, она долго пряталась в глубине шкафа, в полной темноте. Пустая оболочка, ждущая наполнения и готовая стать ответом на пока еще не заданный вопрос.
* * *
Тем днем, накануне отъезда, был такой звонкий и ясный миг. Застывший во времени, как явление пылающего куста Моисею.
Стоял душный июнь. Я гуляла по центру Москвы, выбирая малолюдные переулки.
Подняла голову и замерла: связка воздушных шаров зацепилась за перекладину креста на куполе церкви!
Огромная разноцветная гроздь — размером чуть ли не с этот купол. Ветер дул сильно, порывисто. Шарики трепетали и рвались. Казалось, они тянули храм за собой, к небу. Но, разумеется, он продолжал несокрушимо стоять.
Я люблю воздушные шарики. В них, надутых, — радость, дыхание жизни. А от лопнувших шариков несет мертвечиной, они похожи на выпотрошенные шкурки.
Тот миг переливался красками, словно мыльный пузырь на солнце. В нем было столько знаков и смыслов, как затонувших сокровищ в морских глубинах! Я остановилась и залюбовалась.
Символично, что шарики прибились именно к священному месту, Божьему дому.
В мифах многих народов бог дыханием оживляет первого человека. Мы, люди, созданные по образу и подобию Творца, передаем священное дыхание жизни дальше: стремимся оживить свои мечты и, желания. Пусть не напрямую, а опосредованно — кто через гелиевые баллоны, воздушные насосы, а кто через молитвы, списки дел, планы, письма Деду Морозу. Вот оно, наше дыхание, направленное в небо. Как запечатанное письмо с молитвой, адресованное Богу, богам, предкам, духам Верхнего мира, – небо для всех.
Они летят, наши шарики-мечты, шарики-молитвы, слабые, хрупкие, уязвимые. Многие запутаются в ветвях деревьев, проводах, зацепятся за что-нибудь, — взять хоть этот крест, — лопнут, в конце концов. Но ведь какая-то часть долетит, сбудется!
Размышляя, я продолжала смотреть.
В этих плененных шариках, в их безнадежных беспорядочных метаниях под порывами ветра чувствовалась такая уязвимость, пронзительность и трепетность жизни, как в романах Ремарка.
Весь этот момент был про меня и для меня. Я ощущала себя этой связкой шариков, чувствовала их бесприютное сиротство. Трепетала в печали и смятении под порывами ветра. Без корней, без руля и ветрил, отчаянно нуждаясь в опоре и не находя её. С другой стороны, определенно я была и церковью, слишком благоразумной, слишком отяжелевшей в оковах стабильности и предсказуемости, чтобы позволить себе легкость и безрассудство.
* * *
Надувая подушку перед сном, я продолжала размышлять о священном дыхании жизни, дающем силу шарикам-молитвам. Не только им. Само дыхание – как молитва, как подношение. В древности люди верили, что боги являются в сновидениях, чтобы объявить свою волю. Похоже ли надувание подушки — наполнение ее отголоском того самого священного дыхания жизни! — на дар нынешним божествам сна? Будет ли вещим посланный сон?
Во сне вспомнилось важное. Наша первая с тобой совместная прогулка. Мы идем от Октябрьской к Парку культуры. Слушаем на двоих «Наше радио»: один наушник у тебя, второй у меня. Спускаемся на набережную в Парке Горького, останавливаемся у парапета. Пахнет водорослями. Над нами Крымский мост и звуки большого города.
Холодно, пасмурно, слегка моросит. На набережной малолюдно. Я замерзла: с реки дует. Ты укрываешь меня своей курткой. Она черная, просторная, как парус. Не снимаешь её, чтобы отдать мне, а именно укрываешь, точно крылом, обнимая. Это наше первое объятие. Ты такой большой, высокий, теплый. Очень юный и очень взрослый одновременно.
У меня сильно-сильно колотится сердце. Я трепещу, как пугливая лесная птица, хочется и убежать, и пригреться, уткнувшись лицом тебе в подмышку. Ты обнимаешь меня бережно и очень осторожно.
В наших наушниках Земфира: «Мои колени замерзли, ты был счастливый и пьяный. И что-то важное между…»
Я проснулась, прижимаясь щекой к нежно-шершавой подушке. Память выкатила из закромов тяжелую артиллерию: на душе так потеплело от этого сна! Хотя прошли годы и мы давным-давно не вместе.
* * *
Вернувшись из поездки, я все никак не могу забыть сон. Очень кстати нашлась старая — еще бумажная! — записная книжка.
Набирая номер, я изо всех сил держусь за надутую подушку, как за дружеское плечо. Расхрабрившись, ввожу последнюю цифру, слушаю гудки, запоздало обдумываю, что сказать.
И вдруг слышу твой голос:
— Ну наконец-то! Я так долго ждал!
РОДОВОЕ ДРЕВО
Перевернутое дерево
Я наконец-то выкинула мамин фикус! Так и не смогла его полюбить. В уютной банальности растения было нечто удушающее. Мама давным-давно привезла мне отросток, как всегда, не спросив согласия: «У меня хорошо растет, у бабушки такой же стоял». И, смеясь, добавила: «Наше родовое древо».
Почему я терпела так долго? Фикус успел вымахать аж до потолка — еле умещался на подоконнике в огромной кадке и закрывал половину окна. Даже смотреть на него было тесно. Казалось, разросшееся растение — теперь уже действительно дерево — давит и душит, высасывает из воздуха свет. Зато семейное древо!
В общем, решилась и вынесла тяжеленную неуклюжую кадку в подъезд — забирайте, кому приглянется. А спустя всего пару часов увидела перевернутое дерево на газоне — форма в очередной раз победила содержание: забрали кадку, а не растение. Его корни торчали вверх. В этом была внутренняя правда: какой род, такое и древо.
Ведь когда я днем раньше сообщила семье, что выхожу замуж, получила проклятие вместо благословения. За то, что сама выбрала, сама решила — не спросилась, не отчиталась. Хотя и лет мне уже немало, чтобы чужое мнение и тем более разрешение спрашивать, и живём в разных городах! И времена домостроя и патриархата давно прошли. А обыденное семейное людоедство все то же — прокралось в список вечных ценностей.
Сначала мама без предупреждения развернула военные действия: «Я не разрешала! Не смей самовольничать!» С размаху началась массированная атака: «Если сделаешь это, лишу наследства! Подам в суд!» Подключились тяжелая артиллерия и танки: «Заплачу психиатру, чтобы тебя признали невменяемой и недееспособной». Папа также присоединился к силовой операции: «Не буду поздравлять с помолвкой. Раз не слушаешь мать, с таким мерзким характером ты не заслуживаешь ничего хорошего». И продолжил зачистку: «Все равно он бросит тебя через год. Кому ты нужна такая!»
Вот такое «приданое» я получила. Проклятие это ведь что? По словарю, «словесная формула, содержащая пожелание зла, ругательства. Крайнее, бесповоротное суждение, отторжение». Именно это мне и досталось. А хороших слов — благословений — у рода для меня не нашлось.
Сквозь слезы и ярость вдруг возникла и встала защитной стеной спокойная, ясная фраза: со мной так нельзя! Вот тогда я, наконец, и выкинула «родовой» фикус.
Древо жизни
В поисках утраченной радости еду на ярмарку мастеров. В таких местах, полных живых и теплых вещей, обычно и глазам приятно, и на душе светлеет.
Обойдя ярмарочную площадь, возвращаюсь к палатке с филимоновской игрушкой — тульским народным промыслом. Рассматриваю товар с умилением и нежностью.
Из-за прилавка приветливо улыбается маленькая старушка в платочке. Перед ней, позади торжественного парада пестрых красавцев, — глиняные заготовки, белые, как ее платочек. Мастерица расписывает их живыми теплыми красками: красной, желтой, зеленой. И рождаются радостные, солнечные звери и птицы с длинными шеями: медведи, олени, индюки, петухи.
Насмотревшись на расцветающую под пальцами красоту, перевожу взгляд на сам прилавок.
— Скажите, а вот это что такое? — киваю на обнимающуюся пару: барышня в длинной юбке колоколом, разудалый кавалер в лихой шапке.
— Любота, детонька.
— Любота?
Старушка принимается рассказывать о глиняной парочке, а от них перебрасывает мостик к древним корням филимоновского промысла. У нее цветистый, сочный говор — как у сказительницы былин. Пробую незнакомое слово на вкус, рассматриваю и трогаю яркие фигурки. «Любота» звучит так мило. Слышится в этом душевность, сердечность. Любование и облюбовывание. Есть и в этом слове, и в самих филимоновских игрушках — во всех! — уютная архаика, доброе домашнее язычество.
Старушка показывает разные изображения Люботы. Вот пара просто танцует-обнимается. Очень тепло на нее смотреть. Узнаю, что такие фигурки были оберегами и дарились на свадьбу. Вот игрушка с ведрами: у обнимающейся парочки ещё и коромысло на плечах — одно на двоих. Это, говорит старушка, о том, чтобы «в горе и в радости» делить все поровну, помогать друг другу, поддерживать. А третье изображение — про семейное изобилие и благосостояние: у барыни в руках каравай, а у кавалера — курочка. Все три Люботы чудо как хороши.
Старушка тем временем речёт, как реченька течет.
— А сам-то дед Филимон, слышь-ко, дюже непростой-то был. Допрежь того как к нам прибился да нашей глиной-синикой занялся, люди глаголят, с царской-то каторги убег, а того ране богомазом слыл! Эко диво — и там, и там доспеть! Вишь ты, руки-то у него были наособицу: и лик божий писать, и промыслу нашему начало дать. Оттого, ты глянь-ко, сколь много лет минуло, а свет-то от поделок наших по сю пору идет! Будто на солнышке сидишь и кто по головушке гладит. Даже каторга не возмогла того известь.
Вволю напитавшись от солнечных парочек душевным теплом, перевожу взгляд дальше по прилавку.
— А это что такое?
— Древо.
Я еще не видела здесь игрушек с таким сложным сюжетом! В центре действительно дерево, как ось, на которую нанизано все остальное. У основания ствола примостилась маленькая Любота, а на ветвях чего только нет! Птицы, звери, плоды, детские фигурки. Даже солнце! И тут до меня доходит: это же Древо Жизни! Любуюсь им, и столько сердечной радости разливается по телу! Словно чувствую благословение, идущее сквозь века.
Вспоминаю о предстоящей свадьбе. Вот что мне нужно для нового начала! Поставлю на место фикуса.
ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ
Когда горе берет за горло, думай о цветах и бабочках, о милых животных. Не отмахивайся, я серьезно! Это лучше, чем день за днём рыдать или лежать, глядя в стену.
Нет сил сходить в магазин, принять душ, даже просто умыться? Ну и ладно. Главное — цветы, бабочки и милые животные. Они помогут, вывезут.
Ирис, мак, анютины глазки. Клубника, смородина, малина. Махаон, многоцветница, павлиний глаз. Милые собаки, кошки, лисы, даже ежи! Витаминный коктейль, прививка жизни и солнца. Напитывайся, запасай, консервируй радость, красоту и тепло мира. Все пригодится, поверь.
Только не пришпиливай булавками маленькие тельца, не срывай растения. Не причиняй вред другим, чтобы взять себе кусочек чужой жизни.
Ты спросишь: так что именно делать? Нитками и бисером, лентами по канве вышивай себе новую жизнь — или вшивай себя в нее. Это уж как получится. Не представляешь другую жизнь? Тогда ставь заплатки на эту, разорванную потерей, заполняй дыры и прорехи бесконечными бабочками и цветами. Уж лучше так, чем заедание или алкоголь.
Молись об утешении иглой и разноцветными нитями, полными горстями бисера. Только поначалу кажется, что это ерунда и глупость несусветная. У женского рукоделия великая сила исцеления. А у цветов, бабочек и милых животных — ещё больше! Слушай меня, девочка моя. Я знаю, что говорю. Я это проходила. И ты пройдешь.
Сперва берись за совсем маленькие вышивки — с половину ладошки. И обязательно выбери что-нибудь яркое, радующее глаз. Клубнику, например. Плачь, но вышивай. Сама потом спасибо скажешь. По одному маленькому стежку за раз, и все получится.
Готовую вышивку можно вырезать из ткани, приклеить сзади магнитную полоску и повесить на холодильник. Набравшись уверенности, возьмись за набор побольше: например, махаона размером с ладошку. И дальше потихоньку в том же духе. Ирисы и маки распустятся под твоими руками, синие нимфалиды будут вылетать из-под пальцев. Почувствуй себя немного Творцом. Или лучше Норной, сплетающей нить собственной судьбы.
Постепенно втянешься, полюбишь вышивать. Со временем и на душе станет легче. Не сразу, но когда-нибудь обязательно. Однажды ты снова порадуешься простым вещам.
Еще кое-что очень важное. Не забывай подкармливать ту дворняжку с автостоянки. Ты знаешь её — твоя тезка. Она так радуется каждый раз, когда ты приходишь. Бежит навстречу, скулит, лижет руки. Она живая, теплая, с длинной жесткой шерстью на загривке и мягкими волосиками на голове и за ушами. Она тебя любит. Это бесценно. Помни о ней.
Однажды впервые задумаешься: а какие цветы тебе нравятся? Это важно. А ягоды? А бабочки какие? А из домашних животных кто больше; кошки или собаки? Когда ответишь, значит, сделан ещё шаг в нужную сторону.
Представь, что вышитые тобой бабочки уносят, рассеивают по ветру боль, горе, опустошение. Несут далеко за море. Пусть пена морская смоет все это с их крыльев, растворит, очистит. А взамен они принесут тебе жизнь новую, целую, без прорех, наполненную радостью и процветанием.
Годы спустя — в своей новой, обязательно счастливой жизни! — однажды ты заметишь живые ирисы на клумбе в парке и вдруг вспомнишь нынешнее время, когда не было ничего, кроме заполнения пустоты вышитыми цветами и бабочками. Вспомнишь себя нынешнюю.
Не забудь написать ей — себе — письмо. Если хочешь, назови это инструкцией по выживанию. А как иначе она узнает? Как справится?
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ БОГА
Север — это всегда праздник. Пуп Земли непременно находится где-то здесь. Может быть, на Белом море, а может – на Балтийском. Но, несомненно, на одном из них. Столько вольного простора, неба и ветра я больше нигде не встречала. И вода в них обоих — живая: веселящая сердце, исцеляющая душу.
Впервые я попала на Балтийское море — Финский залив — зимой, в начале января. Спонтанно привезла с собой бубен — в опушке из лисьего меха, с длинным рыжим хвостом — и долго стучала в него, стоя на берегу, среди высоких сосен, лицом к закатному солнцу и ледяным торосам. Стучала для духов неба, воды, воздуха и леса. Для спящей земли. Благодарила все сущее. Ветер играл с моими волосами. Был миг, полный силы, яркости и красоты! Север улыбался мне и благословлял.
Потом я поехала на Белое море, — на Соловки, — встретить самую короткую ночь года. Солнцеворот — лучшее время, чтобы быть здесь, на Севере. Это словно приехать на День рождения Бога. Уверена, что главнейшее божество обязательно живёт на одном из северных морей!
Сделала подношение местным духам: в сувенирную берестяную лодочку с надписью "Соловки" поставила чайную свечку, положила развернутые конфеты, маленький букетик цветов и осторожно опустила дары на воду. Лодочка легонько покачивалась. Ночь была тихая и благодатная. Ощущение чуда и празднования жизни разливалось вокруг. Мир был живым и радовался вместе со мной.
В другой раз я плавала на катамаране по Кемским шхерам — группе островов Белого моря. Духи носились над водой озорными стрекозами, весело звенели снастями, как поющим ветерком, дарили радостные напевы без слов.
Ещё через пару-тройку лет я отправилась на Финский залив под Сестрорецком пробежать трейл по кромке прибоя в самую короткую ночь года. Мы с ветром долго неслись по песчаному пляжу бесконечной набережной навстречу рассвету. Море улыбалось мне, светясь от радости. Небо ласково обнимало нас — меня, море и землю! Восходящее солнце вставало навстречу из волн. Мир был фантастически живым и волшебным.
Когда я вышла замуж, повезла мужа на белые ночи в Сестрорецк знакомиться — представить его моим любимым: Балтийскому морю, ветру, небу, рассвету. Праздновать.
Но ничего не вышло. Мы просто уныло сидели на пляже и равнодушно пялились на серую скучную воду. Ничего не хотелось. Мир стал плоским, потерял цвета. Муж плескался в холодном прибое, спал на парапете, положив рюкзак под голову. Ему на ноги села чайка и долго всматривалась сначала в спящего, а потом в меня, будто ища и не находя ответа на важный вопрос. Я безвольно сидела на скамье лицом к волнам и не понимала, что здесь делаю.
Следующая поездка к Балтийскому морю — в любимый Выборг — прошла ещё хуже. Дни были скучными, серыми, унылыми, как дождь, который встретил наш приезд. Меня страшно тянуло на берег. Но мы ни разу туда не вышли: для этого всегда находились причины.
Зато каждый день, как на нелюбимую, но обязательную работу, мы ходили смотреть на депрессивную разруху выборгских окраин: замусоренные скелеты домов, словно после бомбежки, — готовые декорации для кино про постапокалипсис.
Я видела море лишь сквозь уродство и серость загаженной промзоны, остовы ржавых подъемных кранов и списанных грузовых судов.
Ничего не радовало, ничего не хотелось. Внутри было пусто и уныло, точно город-зомби проник в меня через глаза и поселился внутри.
Лишь со временем я осознала, что так становилось везде, куда бы ни приходил мой муж. Он нес это в себе, как Кай осколки зеркала Снежной королевы в глазу и сердце.
Рядом с ним мой мир — чудесная ёлочная игрушка, настоящая, потому что радующая! — тускнел, как серая застиранная скатерть, становился безрадостным — фальшивым.
Этот человек притягивал к себе и замечал только плохое: мусор, разруху, серость и грязь, неблагополучие, останки животных и птиц. Бомжей, хулиганов, нарушителей дорожного движения и общественного спокойствия. Он умерщвлял, отравлял взглядом мир. И тот мертвел, становился скучным и серым. Под этим взором вяли цветы и деревья, дети начинали плакать. Даже ветер замирал.
Так с его появлением омертвел и мой дом. Я сама стала как снулая рыба, вытащенная из воды.
Мы расстались за месяц до следующего Солнцеворота…
Теперь мне предстоит большая работа: снова пробудить то, что омертвело. И начать нужно с себя.
Скоро я вновь еду к любимому Балтийскому морю. На этот раз в Калининград.
Буду оживлять, исцелять уснувший, затосковавший от серости мир, любоваться им, наполнять вниманием. Напитываться красотой, согревать душу. Праздновать существование, творить ритуалы жизни.
Затеплю на берегу свечку в красном стеклянном стакане-подсвечнике. Почитаю стихи морю и ветру, украшу прибрежные деревья разноцветными ленточками. Напишу на прибрежном песке, а лучше выложу камушками слова "ДА" и "Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ".
Повешу поющий ветерок для духов ветра и моря. Пусть играют!
Запущу в небо бумажный фонарик, прикрепив письмо с благодарностью: "Дорогой Бог, спасибо Тебе за все. С Днём рождения! Будь счастлив!"
И Север снова улыбнется и благословит меня.
Любе было жизненно необходимо, чтобы её приручили. Или самой кого-нибудь приручить. Девушка нуждалась в этом страстно, всей душой. Саму идею приручения Люба узнала из “Маленького принца” Сент-Экзюпери: ощутила голод Лиса, просящего о нем, как свой собственный. “Если ты приручишь меня, мы будем нужны друг другу. Для меня ты станешь единственным во всём мире. И для тебя я стану единственным во всём мире”, — сказал Лис Маленькому принцу”.
Однажды ей показалось: нашла! Он был прекрасен как Маленький принц. И имя его так нежно таяло на языке — Алёша! Это было как солнечный удар — ясный июньский день, поцелуй в подъезде на лестнице. Лучи проникали сквозь пыльные окна и золотили Алешины волосы цвета пшеницы. Сам воздух — каждая пылинка! — казался золотисто-медовым и пах счастьем…
Но ничего не вышло…
Зимой в метро на эскалаторе Люба увидела человека, нежно держащего под курткой лису! Как девушке хотелось, чтобы это была лиса! Но, конечно, скорее всего, на руках сидела просто похожая на нее рыжая собака. Зверька укрывали курткой от холода. Девушка страшно завидовала им обоим: и собаке-лисе, и тому, кто держал ее на руках.
Люба рисовала сюжеты с золотоволосым мальчиком и лисом, одержимо собирала игрушечных лисиц. Игрушки продавались в ларьках едва ли не на каждой станции метро. Вместе с газетами, цветами, сувенирами и открытками, Прямо посреди потоков людей, спешащих на работу или домой. Никак нельзя было пройти мимо! Каждый раз вид очередного рыжего зверька вызывал ломку и тоску. Ей не хватало именно этого! Так появились пластмассовый лис-летчик в самолете (привет, Сент-Экс!), кокетливая лиска в соломенной шляпке и с корзиночкой клубники, почти натуральной величины лиса Ягга (так и было написано на ее этикетке — Jagga!) В продуктовом попались даже пельмени с изображением рыжей красавицы на упаковке!
Как-то на детской площадке Люба увидела забытую игрушку — бархатистое сердце, говорящее тонким голосом: “Я тебя люблю!” К горлу подкатил ком. Девушка не смогла выпустить игрушку из рук и, пряча глаза, тайком унесла домой. Она снова и снова слушала кукольный голосок.
* * *
Неизвестно, когда во дворе появилась Любина тёзка Любушка — ласковая черно-рыжая дворняжка, метис лайки, живущая при автостоянке. Сначала Люба, проходя мимо, заметила, как собака простодушно радуется ей и бежит навстречу. Увидев, что сторожа и жильцы подкармливают Любушку, девушка тоже стала носить дворняге то кости, то собачий корм. Потом впервые решилась погладить длинную жесткую шерсть загривка, почесать нежные мягкие волосики за ушами.
Любушку нельзя было не любить. Она доверчиво ластилась, поскуливала и заглядывала в глаза, тыкалась носом в ноги, лизала пальцы шершавым языком. У нее оказался невероятный диапазон просящих и благодарных урчаний, поскуливаний и повизгиваний! Такому обаянию невозможно было противиться.
Когда Люба принесла кости, Любушка, вместо того чтобы сразу за них приняться, встала перед девушкой и подсунула голову под её руку. Почесав собаке загривок, Люба отодвинулась, но Любушка села рядом, показывая, что никуда не торопится. Она потянулась за девушкой, прикоснулась носом к ноге и коротко полувопросительно проурчала. Люба продолжила ее гладить, а когда попыталась убрать руку, Любушка снова коротко проскулила и подвинулась следом. Лишь пару минут спустя собака вернулась к миске и стала есть.
Однажды Люба упомянула Любушку в разговоре со знакомыми:
— Так приятно, когда кто-то тебе радуется. Кто-то, кого можно гладить, кормить, с кем можно разговаривать.
— Эта твоя собака…
— И вовсе она не моя!
— Твоя-твоя. Она у тебя в голове. Ты все время о ней рассказываешь.
В следующий раз, с нежностью наблюдая, как Любушка хрумкает гостинцами — с неизменно хорошим аппетитом! — Люба поймала себя на мысли: “А ведь и правда, моя!”
ОПРЕДЕЛЯЮЩАЯ СУДЬБУ
Пробуждение было тягостным: Катя сразу вспомнила вчерашний вечер и отвратительный разговор с Пашкой. Вновь окатило волной стыда и унижения от его слов. Девушка немедленно выгнала парня, а вот от гадкого чувства избавиться не смогла. Пашка ей так нравился!
Не вставая с кровати, Катя потянулась к тумбочке за книгой, с горечью спросила: "Почему это со мной происходит?" и открыла наугад.
Сказы Бажова она всегда любила, а образ Хозяйки Медной горы полнился древней силой, пленительно волновал и тревожил, как предание о таинственном сокровище на дне колодца. Вот ты стоишь на самом краю, не решаясь заглянуть в глубину, — и тебе одновременно жутко и невероятно важно узнать, что там.
Девушка не смогла взять в общагу зачитанный домашний томик. Зато здесь рядом находилась студенческая библиотека.
Бажов открылся на странице, заложенной забытой распечаткой. Распечатка оказалась густо правлена от руки. Катя не заметила ее вчера, когда брала книгу в библиотеке. Девушка отложила лист, зажмурив глаза, отметила пальцем место на открытом развороте и, с надеждой глядя в книгу, прочла: "Мамонька, ведь знаю я, что тут моей судьбы нет".
Шепотом повторяя прочитанное, Катя машинально потянулась за отложенной распечаткой — по виду то ли конспектом, то ли заготовкой к докладу или реферату, — бегло просмотрела первые строчки:
“…Мифологические персонажи сказов Павла Бажова являются образными персонификациями природных сил. С этой точки зрения Хозяйка Медной горы, хранительница драгоценных пород и камней, которая предстает перед людьми в виде прекрасной женщины, а порой в виде ящерицы в короне, ведет свое происхождение от “духа местности”.
Катя замерла, боясь спугнуть тайну, притаившуюся на дне колодца. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, она принялась читать дальше. В конспекте говорилось о том, что, хотя Хозяйка и создана творческой фантазией Бажова, на его сказы заметно повлияла мифология древних финно-угорских племен, живших на Урале с незапамятных времен.
У богини древних жителей Урала были тяжелые и толстые, как железные цепи, косы, спускавшиеся с небес до самой земли. И у любимой Катей Хозяйки Медной горы красивая иссиня-черная коса.
Верховная богиня угров наделяла новорождённых людей душами, причем считалось, что души могут принимать облик ящерицы. В ящерицу превращалась также сама богиня. И Хозяйка Медной горы, как знала Катя, часто показывалась людям в виде огромной ящерицы. А свитой ей служили разноцветные ящерки, которых Малахитница звала то своим войском, то слугами, то детками.
В распечатке было много правок, некоторые строчки оказались густо вымараны. Но сквозь разрозненные, исчерканные записи поблескивали осколки древнего мифа.
Одним из имен верховной богини угров было Калташ-Эква — калька с имени богини-матери древних коми Кылдись-инь, что значит “определяющая судьбу женщина”. Она записывала жизненный путь людей на "святой бумаге".
“Определяющая судьбу женщина, — прошептала Катя, — святая бумага”. Но мысли снова вернулись ко вчерашнему, волной накрыли стыд и гнев. Девушка решилась задать второй вопрос: “Что мне теперь делать?”, ткнула пальцем в конспект. Взгляд скользнул сперва по одной строчке, потом охватил весь абзац:
“Ханты усть-казымского Приобья называют Калтась Матерью-Землей. Если в доме кто-то долго болеет, проводится обряд захоронения куклы, на которую переносится хворь. Здесь богиня выступает как заступница от болезней…”
Катя вскочила с кровати и кинулась к шкафу с одеждой…
Кукла, торопливо скрученная из любимого красного шарфа, получилась отличная. Было даже немного жаль ее ”хоронить”. Но Катя, добравшись до пустыря, решительно взялась копать ямку — то здесь же найденной палкой, то прямо руками. А забрасывая землей куклу-шарф, мысленно послала ей всю свою обиду и боль, приговаривая: “Потому что тут моей судьбы нет”.
Девушка поднялась с земли, вытирая руки влажными салфетками и прислушиваясь к себе. Внутри осторожно разжималась тугая пружина, начинала разливаться хрупкая тишина. Катя вынула из рюкзака книгу, открыла наугад: "Тепло от него, будто на пригревинке сидишь, да ещё кто тебя мягким гладит". Она улыбнулась. Кате вдруг стало так хорошо, будто к ней через темноту времени протянулась теплая благословляющая рука. “Спасибо”, — тихо сказала девушка, сама не зная кому.
У ее ног проскользнула ящерка.
ДЫХАНИЕ ЖИЗНИ
Не помню, о чем я тогда думала, собираясь в поездку, когда, укладывая вещи в рюкзак, сложила и дорожную надувную подушку. Бордовая, бархатистая, она долго пряталась в глубине шкафа, в полной темноте. Пустая оболочка, ждущая наполнения и готовая стать ответом на пока еще не заданный вопрос.
* * *
Тем днем, накануне отъезда, был такой звонкий и ясный миг. Застывший во времени, как явление пылающего куста Моисею.
Стоял душный июнь. Я гуляла по центру Москвы, выбирая малолюдные переулки.
Подняла голову и замерла: связка воздушных шаров зацепилась за перекладину креста на куполе церкви!
Огромная разноцветная гроздь — размером чуть ли не с этот купол. Ветер дул сильно, порывисто. Шарики трепетали и рвались. Казалось, они тянули храм за собой, к небу. Но, разумеется, он продолжал несокрушимо стоять.
Я люблю воздушные шарики. В них, надутых, — радость, дыхание жизни. А от лопнувших шариков несет мертвечиной, они похожи на выпотрошенные шкурки.
Тот миг переливался красками, словно мыльный пузырь на солнце. В нем было столько знаков и смыслов, как затонувших сокровищ в морских глубинах! Я остановилась и залюбовалась.
Символично, что шарики прибились именно к священному месту, Божьему дому.
В мифах многих народов бог дыханием оживляет первого человека. Мы, люди, созданные по образу и подобию Творца, передаем священное дыхание жизни дальше: стремимся оживить свои мечты и, желания. Пусть не напрямую, а опосредованно — кто через гелиевые баллоны, воздушные насосы, а кто через молитвы, списки дел, планы, письма Деду Морозу. Вот оно, наше дыхание, направленное в небо. Как запечатанное письмо с молитвой, адресованное Богу, богам, предкам, духам Верхнего мира, – небо для всех.
Они летят, наши шарики-мечты, шарики-молитвы, слабые, хрупкие, уязвимые. Многие запутаются в ветвях деревьев, проводах, зацепятся за что-нибудь, — взять хоть этот крест, — лопнут, в конце концов. Но ведь какая-то часть долетит, сбудется!
Размышляя, я продолжала смотреть.
В этих плененных шариках, в их безнадежных беспорядочных метаниях под порывами ветра чувствовалась такая уязвимость, пронзительность и трепетность жизни, как в романах Ремарка.
Весь этот момент был про меня и для меня. Я ощущала себя этой связкой шариков, чувствовала их бесприютное сиротство. Трепетала в печали и смятении под порывами ветра. Без корней, без руля и ветрил, отчаянно нуждаясь в опоре и не находя её. С другой стороны, определенно я была и церковью, слишком благоразумной, слишком отяжелевшей в оковах стабильности и предсказуемости, чтобы позволить себе легкость и безрассудство.
* * *
Надувая подушку перед сном, я продолжала размышлять о священном дыхании жизни, дающем силу шарикам-молитвам. Не только им. Само дыхание – как молитва, как подношение. В древности люди верили, что боги являются в сновидениях, чтобы объявить свою волю. Похоже ли надувание подушки — наполнение ее отголоском того самого священного дыхания жизни! — на дар нынешним божествам сна? Будет ли вещим посланный сон?
Во сне вспомнилось важное. Наша первая с тобой совместная прогулка. Мы идем от Октябрьской к Парку культуры. Слушаем на двоих «Наше радио»: один наушник у тебя, второй у меня. Спускаемся на набережную в Парке Горького, останавливаемся у парапета. Пахнет водорослями. Над нами Крымский мост и звуки большого города.
Холодно, пасмурно, слегка моросит. На набережной малолюдно. Я замерзла: с реки дует. Ты укрываешь меня своей курткой. Она черная, просторная, как парус. Не снимаешь её, чтобы отдать мне, а именно укрываешь, точно крылом, обнимая. Это наше первое объятие. Ты такой большой, высокий, теплый. Очень юный и очень взрослый одновременно.
У меня сильно-сильно колотится сердце. Я трепещу, как пугливая лесная птица, хочется и убежать, и пригреться, уткнувшись лицом тебе в подмышку. Ты обнимаешь меня бережно и очень осторожно.
В наших наушниках Земфира: «Мои колени замерзли, ты был счастливый и пьяный. И что-то важное между…»
Я проснулась, прижимаясь щекой к нежно-шершавой подушке. Память выкатила из закромов тяжелую артиллерию: на душе так потеплело от этого сна! Хотя прошли годы и мы давным-давно не вместе.
* * *
Вернувшись из поездки, я все никак не могу забыть сон. Очень кстати нашлась старая — еще бумажная! — записная книжка.
Набирая номер, я изо всех сил держусь за надутую подушку, как за дружеское плечо. Расхрабрившись, ввожу последнюю цифру, слушаю гудки, запоздало обдумываю, что сказать.
И вдруг слышу твой голос:
— Ну наконец-то! Я так долго ждал!
РОДОВОЕ ДРЕВО
Перевернутое дерево
Я наконец-то выкинула мамин фикус! Так и не смогла его полюбить. В уютной банальности растения было нечто удушающее. Мама давным-давно привезла мне отросток, как всегда, не спросив согласия: «У меня хорошо растет, у бабушки такой же стоял». И, смеясь, добавила: «Наше родовое древо».
Почему я терпела так долго? Фикус успел вымахать аж до потолка — еле умещался на подоконнике в огромной кадке и закрывал половину окна. Даже смотреть на него было тесно. Казалось, разросшееся растение — теперь уже действительно дерево — давит и душит, высасывает из воздуха свет. Зато семейное древо!
В общем, решилась и вынесла тяжеленную неуклюжую кадку в подъезд — забирайте, кому приглянется. А спустя всего пару часов увидела перевернутое дерево на газоне — форма в очередной раз победила содержание: забрали кадку, а не растение. Его корни торчали вверх. В этом была внутренняя правда: какой род, такое и древо.
Ведь когда я днем раньше сообщила семье, что выхожу замуж, получила проклятие вместо благословения. За то, что сама выбрала, сама решила — не спросилась, не отчиталась. Хотя и лет мне уже немало, чтобы чужое мнение и тем более разрешение спрашивать, и живём в разных городах! И времена домостроя и патриархата давно прошли. А обыденное семейное людоедство все то же — прокралось в список вечных ценностей.
Сначала мама без предупреждения развернула военные действия: «Я не разрешала! Не смей самовольничать!» С размаху началась массированная атака: «Если сделаешь это, лишу наследства! Подам в суд!» Подключились тяжелая артиллерия и танки: «Заплачу психиатру, чтобы тебя признали невменяемой и недееспособной». Папа также присоединился к силовой операции: «Не буду поздравлять с помолвкой. Раз не слушаешь мать, с таким мерзким характером ты не заслуживаешь ничего хорошего». И продолжил зачистку: «Все равно он бросит тебя через год. Кому ты нужна такая!»
Вот такое «приданое» я получила. Проклятие это ведь что? По словарю, «словесная формула, содержащая пожелание зла, ругательства. Крайнее, бесповоротное суждение, отторжение». Именно это мне и досталось. А хороших слов — благословений — у рода для меня не нашлось.
Сквозь слезы и ярость вдруг возникла и встала защитной стеной спокойная, ясная фраза: со мной так нельзя! Вот тогда я, наконец, и выкинула «родовой» фикус.
Древо жизни
В поисках утраченной радости еду на ярмарку мастеров. В таких местах, полных живых и теплых вещей, обычно и глазам приятно, и на душе светлеет.
Обойдя ярмарочную площадь, возвращаюсь к палатке с филимоновской игрушкой — тульским народным промыслом. Рассматриваю товар с умилением и нежностью.
Из-за прилавка приветливо улыбается маленькая старушка в платочке. Перед ней, позади торжественного парада пестрых красавцев, — глиняные заготовки, белые, как ее платочек. Мастерица расписывает их живыми теплыми красками: красной, желтой, зеленой. И рождаются радостные, солнечные звери и птицы с длинными шеями: медведи, олени, индюки, петухи.
Насмотревшись на расцветающую под пальцами красоту, перевожу взгляд на сам прилавок.
— Скажите, а вот это что такое? — киваю на обнимающуюся пару: барышня в длинной юбке колоколом, разудалый кавалер в лихой шапке.
— Любота, детонька.
— Любота?
Старушка принимается рассказывать о глиняной парочке, а от них перебрасывает мостик к древним корням филимоновского промысла. У нее цветистый, сочный говор — как у сказительницы былин. Пробую незнакомое слово на вкус, рассматриваю и трогаю яркие фигурки. «Любота» звучит так мило. Слышится в этом душевность, сердечность. Любование и облюбовывание. Есть и в этом слове, и в самих филимоновских игрушках — во всех! — уютная архаика, доброе домашнее язычество.
Старушка показывает разные изображения Люботы. Вот пара просто танцует-обнимается. Очень тепло на нее смотреть. Узнаю, что такие фигурки были оберегами и дарились на свадьбу. Вот игрушка с ведрами: у обнимающейся парочки ещё и коромысло на плечах — одно на двоих. Это, говорит старушка, о том, чтобы «в горе и в радости» делить все поровну, помогать друг другу, поддерживать. А третье изображение — про семейное изобилие и благосостояние: у барыни в руках каравай, а у кавалера — курочка. Все три Люботы чудо как хороши.
Старушка тем временем речёт, как реченька течет.
— А сам-то дед Филимон, слышь-ко, дюже непростой-то был. Допрежь того как к нам прибился да нашей глиной-синикой занялся, люди глаголят, с царской-то каторги убег, а того ране богомазом слыл! Эко диво — и там, и там доспеть! Вишь ты, руки-то у него были наособицу: и лик божий писать, и промыслу нашему начало дать. Оттого, ты глянь-ко, сколь много лет минуло, а свет-то от поделок наших по сю пору идет! Будто на солнышке сидишь и кто по головушке гладит. Даже каторга не возмогла того известь.
Вволю напитавшись от солнечных парочек душевным теплом, перевожу взгляд дальше по прилавку.
— А это что такое?
— Древо.
Я еще не видела здесь игрушек с таким сложным сюжетом! В центре действительно дерево, как ось, на которую нанизано все остальное. У основания ствола примостилась маленькая Любота, а на ветвях чего только нет! Птицы, звери, плоды, детские фигурки. Даже солнце! И тут до меня доходит: это же Древо Жизни! Любуюсь им, и столько сердечной радости разливается по телу! Словно чувствую благословение, идущее сквозь века.
Вспоминаю о предстоящей свадьбе. Вот что мне нужно для нового начала! Поставлю на место фикуса.
ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ
Когда горе берет за горло, думай о цветах и бабочках, о милых животных. Не отмахивайся, я серьезно! Это лучше, чем день за днём рыдать или лежать, глядя в стену.
Нет сил сходить в магазин, принять душ, даже просто умыться? Ну и ладно. Главное — цветы, бабочки и милые животные. Они помогут, вывезут.
Ирис, мак, анютины глазки. Клубника, смородина, малина. Махаон, многоцветница, павлиний глаз. Милые собаки, кошки, лисы, даже ежи! Витаминный коктейль, прививка жизни и солнца. Напитывайся, запасай, консервируй радость, красоту и тепло мира. Все пригодится, поверь.
Только не пришпиливай булавками маленькие тельца, не срывай растения. Не причиняй вред другим, чтобы взять себе кусочек чужой жизни.
Ты спросишь: так что именно делать? Нитками и бисером, лентами по канве вышивай себе новую жизнь — или вшивай себя в нее. Это уж как получится. Не представляешь другую жизнь? Тогда ставь заплатки на эту, разорванную потерей, заполняй дыры и прорехи бесконечными бабочками и цветами. Уж лучше так, чем заедание или алкоголь.
Молись об утешении иглой и разноцветными нитями, полными горстями бисера. Только поначалу кажется, что это ерунда и глупость несусветная. У женского рукоделия великая сила исцеления. А у цветов, бабочек и милых животных — ещё больше! Слушай меня, девочка моя. Я знаю, что говорю. Я это проходила. И ты пройдешь.
Сперва берись за совсем маленькие вышивки — с половину ладошки. И обязательно выбери что-нибудь яркое, радующее глаз. Клубнику, например. Плачь, но вышивай. Сама потом спасибо скажешь. По одному маленькому стежку за раз, и все получится.
Готовую вышивку можно вырезать из ткани, приклеить сзади магнитную полоску и повесить на холодильник. Набравшись уверенности, возьмись за набор побольше: например, махаона размером с ладошку. И дальше потихоньку в том же духе. Ирисы и маки распустятся под твоими руками, синие нимфалиды будут вылетать из-под пальцев. Почувствуй себя немного Творцом. Или лучше Норной, сплетающей нить собственной судьбы.
Постепенно втянешься, полюбишь вышивать. Со временем и на душе станет легче. Не сразу, но когда-нибудь обязательно. Однажды ты снова порадуешься простым вещам.
Еще кое-что очень важное. Не забывай подкармливать ту дворняжку с автостоянки. Ты знаешь её — твоя тезка. Она так радуется каждый раз, когда ты приходишь. Бежит навстречу, скулит, лижет руки. Она живая, теплая, с длинной жесткой шерстью на загривке и мягкими волосиками на голове и за ушами. Она тебя любит. Это бесценно. Помни о ней.
Однажды впервые задумаешься: а какие цветы тебе нравятся? Это важно. А ягоды? А бабочки какие? А из домашних животных кто больше; кошки или собаки? Когда ответишь, значит, сделан ещё шаг в нужную сторону.
Представь, что вышитые тобой бабочки уносят, рассеивают по ветру боль, горе, опустошение. Несут далеко за море. Пусть пена морская смоет все это с их крыльев, растворит, очистит. А взамен они принесут тебе жизнь новую, целую, без прорех, наполненную радостью и процветанием.
Годы спустя — в своей новой, обязательно счастливой жизни! — однажды ты заметишь живые ирисы на клумбе в парке и вдруг вспомнишь нынешнее время, когда не было ничего, кроме заполнения пустоты вышитыми цветами и бабочками. Вспомнишь себя нынешнюю.
Не забудь написать ей — себе — письмо. Если хочешь, назови это инструкцией по выживанию. А как иначе она узнает? Как справится?
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ БОГА
Север — это всегда праздник. Пуп Земли непременно находится где-то здесь. Может быть, на Белом море, а может – на Балтийском. Но, несомненно, на одном из них. Столько вольного простора, неба и ветра я больше нигде не встречала. И вода в них обоих — живая: веселящая сердце, исцеляющая душу.
Впервые я попала на Балтийское море — Финский залив — зимой, в начале января. Спонтанно привезла с собой бубен — в опушке из лисьего меха, с длинным рыжим хвостом — и долго стучала в него, стоя на берегу, среди высоких сосен, лицом к закатному солнцу и ледяным торосам. Стучала для духов неба, воды, воздуха и леса. Для спящей земли. Благодарила все сущее. Ветер играл с моими волосами. Был миг, полный силы, яркости и красоты! Север улыбался мне и благословлял.
Потом я поехала на Белое море, — на Соловки, — встретить самую короткую ночь года. Солнцеворот — лучшее время, чтобы быть здесь, на Севере. Это словно приехать на День рождения Бога. Уверена, что главнейшее божество обязательно живёт на одном из северных морей!
Сделала подношение местным духам: в сувенирную берестяную лодочку с надписью "Соловки" поставила чайную свечку, положила развернутые конфеты, маленький букетик цветов и осторожно опустила дары на воду. Лодочка легонько покачивалась. Ночь была тихая и благодатная. Ощущение чуда и празднования жизни разливалось вокруг. Мир был живым и радовался вместе со мной.
В другой раз я плавала на катамаране по Кемским шхерам — группе островов Белого моря. Духи носились над водой озорными стрекозами, весело звенели снастями, как поющим ветерком, дарили радостные напевы без слов.
Ещё через пару-тройку лет я отправилась на Финский залив под Сестрорецком пробежать трейл по кромке прибоя в самую короткую ночь года. Мы с ветром долго неслись по песчаному пляжу бесконечной набережной навстречу рассвету. Море улыбалось мне, светясь от радости. Небо ласково обнимало нас — меня, море и землю! Восходящее солнце вставало навстречу из волн. Мир был фантастически живым и волшебным.
Когда я вышла замуж, повезла мужа на белые ночи в Сестрорецк знакомиться — представить его моим любимым: Балтийскому морю, ветру, небу, рассвету. Праздновать.
Но ничего не вышло. Мы просто уныло сидели на пляже и равнодушно пялились на серую скучную воду. Ничего не хотелось. Мир стал плоским, потерял цвета. Муж плескался в холодном прибое, спал на парапете, положив рюкзак под голову. Ему на ноги села чайка и долго всматривалась сначала в спящего, а потом в меня, будто ища и не находя ответа на важный вопрос. Я безвольно сидела на скамье лицом к волнам и не понимала, что здесь делаю.
Следующая поездка к Балтийскому морю — в любимый Выборг — прошла ещё хуже. Дни были скучными, серыми, унылыми, как дождь, который встретил наш приезд. Меня страшно тянуло на берег. Но мы ни разу туда не вышли: для этого всегда находились причины.
Зато каждый день, как на нелюбимую, но обязательную работу, мы ходили смотреть на депрессивную разруху выборгских окраин: замусоренные скелеты домов, словно после бомбежки, — готовые декорации для кино про постапокалипсис.
Я видела море лишь сквозь уродство и серость загаженной промзоны, остовы ржавых подъемных кранов и списанных грузовых судов.
Ничего не радовало, ничего не хотелось. Внутри было пусто и уныло, точно город-зомби проник в меня через глаза и поселился внутри.
Лишь со временем я осознала, что так становилось везде, куда бы ни приходил мой муж. Он нес это в себе, как Кай осколки зеркала Снежной королевы в глазу и сердце.
Рядом с ним мой мир — чудесная ёлочная игрушка, настоящая, потому что радующая! — тускнел, как серая застиранная скатерть, становился безрадостным — фальшивым.
Этот человек притягивал к себе и замечал только плохое: мусор, разруху, серость и грязь, неблагополучие, останки животных и птиц. Бомжей, хулиганов, нарушителей дорожного движения и общественного спокойствия. Он умерщвлял, отравлял взглядом мир. И тот мертвел, становился скучным и серым. Под этим взором вяли цветы и деревья, дети начинали плакать. Даже ветер замирал.
Так с его появлением омертвел и мой дом. Я сама стала как снулая рыба, вытащенная из воды.
Мы расстались за месяц до следующего Солнцеворота…
Теперь мне предстоит большая работа: снова пробудить то, что омертвело. И начать нужно с себя.
Скоро я вновь еду к любимому Балтийскому морю. На этот раз в Калининград.
Буду оживлять, исцелять уснувший, затосковавший от серости мир, любоваться им, наполнять вниманием. Напитываться красотой, согревать душу. Праздновать существование, творить ритуалы жизни.
Затеплю на берегу свечку в красном стеклянном стакане-подсвечнике. Почитаю стихи морю и ветру, украшу прибрежные деревья разноцветными ленточками. Напишу на прибрежном песке, а лучше выложу камушками слова "ДА" и "Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ".
Повешу поющий ветерок для духов ветра и моря. Пусть играют!
Запущу в небо бумажный фонарик, прикрепив письмо с благодарностью: "Дорогой Бог, спасибо Тебе за все. С Днём рождения! Будь счастлив!"
И Север снова улыбнется и благословит меня.
───── ⋆⋅☆⋅⋆ ─────
Лариса Анатольевна Ратич
(род. 9 сентября 1960, Порхов) - российский поэт, прозаик, драматург.
Член Союза писателей России (Санкт-Петербургское отделение).
Автор десяти изданных книг.
─── ⋆⋅☆⋅⋆ ───
Биография - читать далее
Окончила филологический факультет Николаевского государственного педагогического института им.В.Г.Белинского в 1981г.
Дипломант, лауреат, призер, финалист и победитель многих всероссийских и международных фестивалей, конкурсов и премий в самых разнообразных видах литературного творчества.
Последние публикации:
в журналах "СФИНКС", сборниках "ГАРМОНИЯ", "НЕВСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА", альманахе «ОКНО» (Санкт-Петербург), в журналах «Дальний Восток», «Союз писателей», «Педагогическая мастерская», «Север», «Наша Молодёжь» (Москва), «Кольцо А» (журнал СП Москвы), «Испанский переплёт» (Мадрид); «Za-za» (Германия) », в журнале «Литературная Горловка»; в сборнике поэзии и прозы «Спасовый август», в литературных интернет-журналах «ПРИЧАЛ», «ЭФРОЛЬГ», «Артикль» (Израиль), в сборнике фестиваля «Словенское поле», в сборнике прозы «Были 90-х», сборнике поэзии авторов Санкт-Петербурга «На перекрёстках судеб и времён», в литературно-художественном журнале «Пять стихий» (Донбасс, Горловка), в художественном альманахе «Вольные стражи весны» (литобъединение Донбасса «Стражи весны»), в газете «Литературный Крым», в прозаическом альманахе «Душа на рифму не глядит» и в альманахе «Двойной тариф»; является одним из авторов Собрания сочинений «Литературный фонд», посвященного 150-летию со Дня рождения русского и советского писателя-мецената Максима Горького; в альманахе «Поэтическая номизма», «Русский Альбион»; в Альманахе «Русскоязычная Вселенная» (на портале Русский Альбион - Литературно-исторический журнал «Что есть Истина?») и многих других.
Дипломант, лауреат, призер, финалист и победитель многих всероссийских и международных фестивалей, конкурсов и премий в самых разнообразных видах литературного творчества.
Последние публикации:
в журналах "СФИНКС", сборниках "ГАРМОНИЯ", "НЕВСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА", альманахе «ОКНО» (Санкт-Петербург), в журналах «Дальний Восток», «Союз писателей», «Педагогическая мастерская», «Север», «Наша Молодёжь» (Москва), «Кольцо А» (журнал СП Москвы), «Испанский переплёт» (Мадрид); «Za-za» (Германия) », в журнале «Литературная Горловка»; в сборнике поэзии и прозы «Спасовый август», в литературных интернет-журналах «ПРИЧАЛ», «ЭФРОЛЬГ», «Артикль» (Израиль), в сборнике фестиваля «Словенское поле», в сборнике прозы «Были 90-х», сборнике поэзии авторов Санкт-Петербурга «На перекрёстках судеб и времён», в литературно-художественном журнале «Пять стихий» (Донбасс, Горловка), в художественном альманахе «Вольные стражи весны» (литобъединение Донбасса «Стражи весны»), в газете «Литературный Крым», в прозаическом альманахе «Душа на рифму не глядит» и в альманахе «Двойной тариф»; является одним из авторов Собрания сочинений «Литературный фонд», посвященного 150-летию со Дня рождения русского и советского писателя-мецената Максима Горького; в альманахе «Поэтическая номизма», «Русский Альбион»; в Альманахе «Русскоязычная Вселенная» (на портале Русский Альбион - Литературно-исторический журнал «Что есть Истина?») и многих других.
───── ⋆⋅☆⋅⋆ ─────
Марат Хасанович Валеев
(род. 1951, Краснотурьинск) - российский писатель, журналист.
Член Союза российских писателей.
─── ⋆⋅☆⋅⋆ ───
Биография - читать далее
Родился в Свердловской области. Окончил факультет журналистики КазГУ им. Аль-Фараби (Алма-Ата). Работал в газетах Павлодарской области «Ленинское знамя» (Железинка), «Вперёд» (Экибастуз), «Звезда Прииртышья» (Павлодар). В 1989 году был приглашён в газету «Советская Эвенкия» (с 1993 года — «Эвенкийская жизнь») на севере Красноярского края, в которой прошёл путь от рядового корреспондента до главного редактора.
Написал и опубликовал несколько сотен иронических, юмористических рассказов и миниатюр, фельетонов. Автор и соавтор более двух десятков сборников юмористических рассказов и фельетонов, художественной прозы и публицистики, изданных в Красноярске, Павлодаре, Кишинёве, Новокузнецке, Оренбурге, Южно-Сахалинске, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Волгограде, Москве. Автор публикаций в журналах «Журналист», «Кукумбер», «Мир Севера», «Колесо смеха», «Вокруг смеха», «Сельская новь», «Семья и школа», «День и ночь», в «Литературной газете», газетах «Московская среда», «Советская Россия» и др.
Лауреат и дипломант ряда литературных конкурсов, в том числе «Золотое перо Руси»–2008 (номинация «Юмор»), Общества любителей русского слова (номинация «Проза», 2011) «Рождественская звезда–2011», (номинация «Проза»), имени Виталия Бианки (2017).
Член Союза российских писателей. С 2011 года живёт в Красноярске.
Написал и опубликовал несколько сотен иронических, юмористических рассказов и миниатюр, фельетонов. Автор и соавтор более двух десятков сборников юмористических рассказов и фельетонов, художественной прозы и публицистики, изданных в Красноярске, Павлодаре, Кишинёве, Новокузнецке, Оренбурге, Южно-Сахалинске, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Волгограде, Москве. Автор публикаций в журналах «Журналист», «Кукумбер», «Мир Севера», «Колесо смеха», «Вокруг смеха», «Сельская новь», «Семья и школа», «День и ночь», в «Литературной газете», газетах «Московская среда», «Советская Россия» и др.
Лауреат и дипломант ряда литературных конкурсов, в том числе «Золотое перо Руси»–2008 (номинация «Юмор»), Общества любителей русского слова (номинация «Проза», 2011) «Рождественская звезда–2011», (номинация «Проза»), имени Виталия Бианки (2017).
Член Союза российских писателей. С 2011 года живёт в Красноярске.
М.Х.ВАЛЕЕВ - Произведения ⤵️
Услышать друг друга
Дед Мороз, он же Андрюша Тобольцев, студент областного института искусств, будущий актер – возможно, кино, но скорее всего, театра того же областного центра, в котором он жил и доучивался, подъехал на «Ниве» к пятиэтажному дому на улице Робеспьера, значащемуся в его заказе. Тобольцев устал – на сегодня это был уже восьмой и последний его заказ на поздравление с Новым годом очередного благочестивого семейства, а может и не очень благочестивого. Как вот по предыдущему адресу. Там он попал в такое разнузданное общество трех или четырех вскладчину празднующих семей, что его, как он ни упирался, заставили выпить, потом приревновали к одной из симпатичных молодых развеселых жен, отыскавшей в ватной бороде Деда Мороза губы и взасос поцеловавшей его, за что чуть не отколотили и вытолкали из гудящей квартиры взашей. Хорошо, что хоть дедморозовская услуга была сделана по предоплате.
Андрей хотел было уже сойти с дистанции и уехать домой, настолько его разозлила бесцеремонность гуляк из предыдущей заявки. Но потом все же остыл и подумал, что нехорошо будет не выполнить работу до конца. Ведь люди ее уже оплатили, да и необдуманно – заказчики могут насовать таких отзывов о нем в интернете, что мама не горюй. А он рассчитывал и дальше продолжать «дедморозить», пока не окончит учебу и не получит работу. Да и позже эта подработка всегда может пригодиться. Моля бога, чтобы его случайно не остановил какой-нибудь гибэдэдэшник, Андрей поехал по следующему адресу.
С трудом припарковав в забитом машинами дворе свою потрепанную машину – вернее, не свою, а дедову, которую водил на законном основании, по доверенности, Андрей еще раз посмотрел адрес для верности, и прихватив мешок с подарком, вошел во второй подъезд дома и стал подниматься на третий этаж, где ему нужна была тридцатая квартира, а в ней – заказчица Марина и ее сын Витя. И хотя в подъезде было несколько шумно: сквозь закрытые двери квартир просачивалась музыка, оживленные голоса и смех жильцов – как-никак народ праздновал! – приближаясь к площадке третьего этажа, он услышал доносящееся оттуда странное мычанье, перемежаемое отчаянным детским голоском, вопящим: «Да хватит вам уже! Папка, иди отсюда, не трогай маму!»
Наконец Дед Мороз добрался до адреса, означенного в его заказе. И увидел, как молодая русововолосая и миловидная женщина обеими руками выталкивает из квартиры мужчину примерно ее возраста. Он, в отличие от женщины, был в верхней одежде – куртке и вязаной шапке, явно нетрезв и, пошатываясь и шаркая подошвами сапог, то отступал под натиском хозяйки квартиры за порог прихожей, то вновь пытался прорваться внутрь. При этом оба они не кричали, как это обычно бывает в таких ситуациях, не говорили ничего, а лишь страстно мычали и иногда отчаянно жестикулировали. Под ногами у них путался малыш лет семи, он-то и пытался помочь матери выпроводить непутевого, похоже, папашу.
«Глухие! – понял Андрей. – Вот так номер! Ладно, будем разбираться». Ему даже стало интересно, так как он довольно неплохо владел языком жестов, называемым дактилологией, и это сейчас, возможно, пригодится. Бабушка Андрея, Вера Николаевна, была замужем за человеком с таким же физическим недостатком, его дедом Сергеем Григорьевичем. И потому в их доме, хотели они того или нет, постепенно все овладевали этим языком жестов, чтобы полноценно общаться с главой семейства.
Дети Сергея Григорьевича – две старшие дочери и сын, выросли и жили уже давно отдельно, в своих квартирах и своими семьями, а жена его, Марья Петровна, ушла из жизни пару лет назад. Вот и остался дед один в когда-то шумной трехкомнатной квартирке в панельной хрущевке. И хотя у него образовались определенные сложности в быту, ни к кому из детей он переезжать не хотел. Как, отчаянно жестикулируя, пояснял сам Сергей Григорьевич, этого пока не хотела его Верочка. Так и говорила деду: живи здесь, дома! Каким образом она доносила мужу свою волю «оттуда», для всех оставалось загадкой.
И чтобы совсем не оставлять Сергея Григорьевича одного, на семейном совете родителей Андрея, в которой его мама была старшей дочерью упрямого деда, было решено поселить у него, любимого и пока холостого внука (сестренка была еще совсем юна). И они оба приняли это решение. Для Андрея было совершенно необременительным выполнять роль «смотрящего» за дедом, поскольку тот и готовить умел прекрасно, и квартиру сам содержал в чистоте. На долю внука лишь оставалось изредка сопровождать Сергея Григорьевича в поликлинику, иногда отвечать на звонки родичей, выполняя при этом перед дедом роль сурдопереводчика. Ну и изредка выполнять обязанности личного водителя деда, передавшего ему доверенность на управление своей «Нивы», поскольку сам он к семидесяти трем годам вдруг стал часто путать педали тормоза и газа. А чем это чревато – известно.
Но вернемся, однако на площадку того самого третьего этажа, где сейчас происходят весьма серьезные события. Молодой маме с сынишкой удалось таки выдавить пьяного мужчину из квартиры, и он, озлобленно мыча и отчаянно размахивая руками, побежал вниз. Андрей едва успел отскочить в сторону. Внизу грохнула подъездная дверь и наступила тишина, если не считать отголосков праздничного шума, слышных из-за закрытых дверей соседних квартир. И только сейчас обитатели тридцатой квартиры увидели, что на их площадке стоит ни кто иной, как Дед Мороз.
- Добрый вечер! – кашлянув для солидности, хорошо поставленным голосом сказал Андрей. – А я, похоже, к вам. Вы же из тридцатой квартиры?
- Да, да! – обрадованно закричал мальчишка. – К нам! Заходи, пожалуйста, Дед Мороз!
Молодая женщина растерянно потерла кончиками тонких пальцев свой высокий белый лоб, и вдруг смущенно улыбнулась, видимо, вспомнив про свой заказ. Она молча показала Андрею на открытую дверь, и все вместе они гуськом вошли в квартиру: радостно подпрыгивающий мальчик, сама хозяйка, а за ней Дед Мороз.
В тесной прихожей Андрей попытался было разуться, но женщина отрицательно помотала перед собой ладонью. В гостиной у балконного окна мигала разноцветными огоньками искусственная елочка, рядом валялось несколько игрушек и клочья порванных разноцветных ленточек. а с дивана на все это сыто и почти равнодушно щурился большой рыжий кот. «Видимо, уже не раз ронял, котяра!» - догадался Дед Мороз.
Он все же вытер свои валенки – самые настоящие светлые чесанки, у деда взял напрокат, - о коврик и прошел на середину зала. Поправил бороду, откашлялся, и торжественно сказал:
- Здравствуйте, дорогие мои! Долго и трудно шел я к вам, пробирался заснеженными лесами и полями, чтобы поздравить с наступающим Новым годом!
Андрей посмотрел на хозяйку. Она нравилась ему все больше: невысокая, стройная, зеленоглазая, со все еще нахмуренными натуральными, а не нарисованными, как водится сейчас, бровями, и даже похожая на какую-то актрису. Правда, на какую именно, не мог вспомнить. Да разве в этом дело? Главное, нравилась!
Женщина, уловив на себе этот далеко не равнодушный взгляд, как бы досадливо передернула плечами и что-то прожестикулировала. Андрей уловил, что это послание было адресовано мальчишке.
Тот кивнул матери и сказал:
- Мама говорит, можно и не выступать. Нам некогда.
Андрей сделал шаг к женщине и, к ее изумлению, заработал кистями своих рук. Его послание было таким:
- Извините, что вмешиваюсь, но я умею пользоваться языком жестов. Так что можете обращаться прямо ко мне. Меня, кстати, зовут Андрей.
Женщина с интересом посмотрела на него.
- Я хотела сказать, что нам сейчас не до церемоний, - вежливо просигнализировала она. – Вы же сами видели, что у нас происходит. Так что отдайте сыну подарок и можете быть свободными.
- Конечно, конечно, - заторопился Андрей. Снял заплечный мешок из красной материи и запустил в него руку. Мальчуган с горящими глазами придвинулся поближе. И тут в прихожей стукнула дверь, раздалось знакомое мычание, и в гостиной снова появился недавно выдворенный мужчина – по всему, хозяйка забыла запереться. Он сходу бросился к ней, обеими руками схватил за горло, повалил на пол и начал душить. Дед Мороз несколько секунд оцепенело наблюдал за этой ужасной картиной, потом метнулся к душителю и оторвал его от хрипящей женщины. Несмотря на отчаянное сопротивление, Андрею удалось скрутить злодея и связать ему руки за спиной дедморозовским кушаком. Перепуганный мальчик только сейчас заплакал, бросился к поднявшейся с пола матери и обнял ее, с ужасом глядя на поверженного и сучащего ногами мужчину. Мать неподвижно стояла у стены с побагровевшим, но уже начавшем бледнеть лицом и обеими руками держалась за горло.
Тяжело дыша, Дед Мороз захлопал по карманам и вытащил телефон.
- Я не знаю, что у вас тут происходит, но я звоню в полицию, - прерывающимся голосом сказал Андрей. – Он же так убьет вас!
Женщина, напряглась, пытаясь, похоже, по губам прочесть то, что только что объявил Андрей, но вряд ли у нее что-то получилось, поскольку рот Деда Мороза прятался в ватной бороде.
Ей реплику Андрея порхающими пальцами сдублировал мальчик.
- Да вызывайте, - согласилась женщина. – Но только уже на следующий день его выпустят.
И Марина скупо поведала, что с мужем Олегом они уже два года как в разводе. Еще во время ее беременности Олег начал пить, а пьяным мог поднять руку на жену и попутно зацепить и сына. А ведь они были почти как брат и сестра, когда еще вместе учились в специнтернате, даже полюбили друг друга. И что осталось от той любви? После развода
их общую двухкомнатную квартиру разменяли на две однушки. Да на беду Марины, всего в паре кварталов друг от друга. Вот Олег как выпьет, так вспоминает о прежней своей семье и очень рьяно рвется к ним на воссоединение, так как уверяет, что по-прежнему любит и жену, и сына Витюшу. А как протрезвеет, месяцами может не вспоминать о них.
Связанный по рукам и лежащий на полу Олег лишь недобро сверкал своими темными глазами и время от времени горестно взмыкивал.
- Так тогда что, отпускаем его? – спросил Андрей. После минутной паузы Марина кивнула, Витюша вздохнул и тоже сказал «Да!».
- Смотри, приятель, я тебя сейчас развяжу, а ты пообещаешь, что больше не будешь их беспокоить и уйдешь уже навсегда, - на пальцах разъяснил Андрей складывающуюся ситуацию Олегу. – Или мне все же полицию вызвать?
Тот отрицательно помотал головой. Андрей приподнял с пола и поставил на ноги мужчину, развязал ему руки. Тот встал и, затравленно оглядевшись по сторонам, послал короткий жестовой сигнал всем присутствующим «Да пошли вы!..» и направился к выходу.
- Шапку, шапку надень, чудило! – нагнал его Андрей и натянул на голову подобранный с пола головной убор. Мать с сыном с грустным видом переглянулись, и Ольга прижала Витюшу к себе.
- Э, дорогие мои, вот-вот Новый год, а мы тут всякой ерундой занимаемся, - встрепенулся Дед Мороз, глянув на свои наручные часы. – Витюша, иди ко мне!
Мальчуган оторвался от матери и подошел к Андрею.
- Я тебя поздравляю с Новым годом, парень, и от души желаю, чтобы у тебя с мамой все было хорошо, чтобы вы жили спокойно и счастливо, - с чувством произнес Дед Мороз, поглядывая на хозяйку («Ну до чего же хороша! Что еще надо было этому придурку Олегу? – отметил он при этом про себя). Марина ответила ему поощряющей улыбкой, правда, ее чудные зеленые глаза при этом все еще оставались грустными.
- И вот тебе твой подарок! – торжественно объявил Дед Мороз и вынул из мешка довольно внушительную яркую картонную коробку с изображением на ней вертолета.
- Наконец-то! – радостно взвизгнул мальчик, прижимая подарок к груди обеими руками. – Я там мечтал о нем. Спасибо тебе, Дед Мороз!
- Рад что тебе понравилось, - сказал Андрей и с улыбкой поглядел на Марину. Конечно же, это она заказала сыну такой роскошный подарок и сейчас не сводила с парнишки ласкового взгляда.
- А ты справишься сам с управлением этого замечательного вертолета? – спросил Андрей у мальчика. Ему уже пора было уходить, но не хотелось. А хотелось как можно дольше быть рядом с этой так пришедшейся по душе молодой, красивой и, по всему, несчастной женщиной. Андрей справедливо полагал, что она достойна более лучшей участи, и мысленно пытался отыскать свое возможное участие в ее судьбе. Он понимал, что шансов у него мало. Марина и старше его, и не видел он пока в ней ни малейшего признака симпатии к нему (впрочем, до этого ли ей сейчас?) Да и что он, еще не доучившийся студент, мог дать ей и ее сынишке? И Андрей, понимая, что такими резонными вроде рассуждениями просто загоняет себя в тупик, тут же отогнал от себя эти мысли – пусть уж будет, что будет!
- Конечно, - неуверенно ответил Витюша.
- А давай вместе попробуем? – предложил Андрей. – Марина, вы не будете против, если я помогу вашему парню освоить новую технику?
Витюша тут же перевел предложение Андрея матери. Марина внимательно посмотрела на странного Деда Мороза, и кивнула в знак согласия. Андрей снял с себя уже изрядно надоевший ему сегодня яркий кафтан, оставшись в толстовке, отцепил ватную бороду и превратился в обычного темноволосого кареглазого парня довольно приятной наружности, что, как он с удовольствием отметил про себя, заметила и Марина, вскинувшая на него заинтересованный взгляд и тут же отведшая в сторону опушенные густыми ресницами глаза.
Между тем Андрей с Витюшей устроились на паласе у дивана и стали увлеченно разбираться в содержимом подарочной коробки. Марина не удержалась и села на диван рядом с мужчинами, с интересом наблюдая за происходящим. Андрей то и дело нырял в инструкцию, и вскоре лаково блестящий красный вертолет застрекотал электрическим двигателем, зажужжал пропеллером и взмыл к потолку, чуть не врезавшись в люстру.
- Уррра! – закричал Витюша. – Полетели! Дай, дай мне, я тоже хочу!
Андрей еще раз показал, на какие кнопки надо нажимать на пульте, чтобы управлять вертолетом, и передал его мальчику. Витюша все схватывал на лету и уверенно стал гонять вертолет по всей их небольшой квартирке.
- Чаю хотите? – неожиданно просигнализировала Марина Андрею.
- О да! – поперхнулся от радости Андрей. – Очень хочу.
Марина пошла на кухню, Андрей последовал за ней. Женщина включила чайник и села за стол, указав Андрею на табурет напротив себя.
- Откуда ты знаешь наш язык жестов? – спросила Марина. Андрей, путаясь в пальцах, поведал ей историю их семьи. Марина внимательно слушала, если можно так сказать, не сводя глаз с Андрея.
- Девушка у тебя есть? – последовал еще один вопрос.
Андрей отрицательно помотал головой. Хотя на самом деле у него еще недавно была девушка, они встречались больше года, но неожиданно она предпочла Андрею другого парня, сына известного в городе коммерсанта, и скоропалительно вышла за него замуж. Но зачем Марине знать эти ненужные подробности?
- Я надеюсь, что отныне моей девушкой будешь ты! – напористо и страстно прожестикулировал он.
Марина засмеялась и потянулась к вскипевшему чайнику. Она наполнила чашки, выставила из настольного шкафчика печенье, конфеты. Андрей не сводил с нее уже почти влюбленных глаз. Все движения Марины были полны изящества и грации, как будто ее специально где-то готовили этим манерам.
Закончив накрывать стол, она оглядела его, потом спросила Андрея:
- Выпьешь вина?
- Нет, я за рулем, - ответил он. Отхлебнув из чашки и схрупав печеньку, похвалил Марину за вкусно заваренный чай. Потом зачем-то спросил, работает ли она. Марина ответила, что работает, кассиром в «Ашане». А Витюша в это врем в садике. И еще она получает небольшую пенсию. Андрей уже пожалел, что спросил об этом – получалось, что как бы выведывал материальное положение, да еще у кого – женщины, которая ему очень нравится. А положение это, судя по очень скромной обстановке квартиры, было не очень.
Марина же какое-то время молча смотрела на него, потом заработала пальцами.
- Зачем я тебе нужна? – спросила она. – Видишь же, я не такая как все, и старше тебя. У меня, наконец, сын. И вот еще что: со мной можно говорить и без рук, я могу и по губам читать, ты же сейчас без бороды. Только говори помедленнее.
- Ой, и правда же! – встрепенулся Андрей. – Я ведь со своим дедом тоже так могу беседовать!
И он, не спеша и по возможности отчетливо выговаривая слова, поведал Марине, что она выглядит очень молодо, даже моложе его, Андрея. И она действительно не такая, как все, а гораздо лучше многих. И воспитывает прекрасного парня (кстати, очень похожего на нее), который очень нравится Андрею и которому он мог бы стать отцом, если уж с родным папашей так вот все нескладно получилось. И вообще – он влюбился в Марину, можно сказать, с первого взгляда, и все вот эти «зачем» да «почему» для него не имеют ровно никакого значения.
Марина сидела с пылающими щеками, пока Андрей признавался ей в своих чувствах.
Неожиданно на кухню с громким жужжанием влетел вертолет, за ним вбежал сияющий Витюша. Аппарат сделал круг над столом и врезался в стену чуть выше окна. Послышался легкий треск и вертолет рухнул на пол.
- Ай! – отчаянно закричал мальчуган. – Катастрофа! Он сломался.
- Не паникуй заранее! – сказал Андрей. – Сейчас поглядим, что там и как. Нажми пока на «стоп» (вертолетик все еще урчал и вертелся волчком на полу).
Андрей поднял аппарат и обнаружил, что у него лишь чуть перекосилась одна лопасть. Он тут же ее же выправил, поставил вертолет на стол и объявил Витюше:
- Все в порядке, малыш! Можешь продолжать полет.
Юный пилот заработал кнопками, вертолет снова застрекотал и уверенно направился в дверной проем. Андрей показал Витюше большой палец, тот счастливо засмеялся и выбежал за своей летающей игрушкой в комнату.
Марина с задумчивым видом сидела за столом, отрешенно водя по клеенке пальцем. И она была так мила в этой позе, что Андрей очень захотелось ее поцеловать, и он с огромным трудом удержался от этого соблазна – а вдруг Марина примет его за обычного ловеласа и прогонит? Кстати или некстати, но тут у него в боковом кармане толстовки прозвенел телефон. Звонила мама.
- Ты где пропал, Дед Мороз? – взволнованно спросила она. - Не забыл – мы ждем тебя и папу у нас. Давайте подъезжайте.
- Прости, мама, немного задержался. – повинился Андрей. – Я на последнем заказе. Все, скоро буду. Заеду за дедом, и к вам.
Он сунул телефон в карман, поднял глаза на Марину.
- Я все прочитала по твоим губам, - сказала она. – Отправляйся домой, не волнуй маму.
- А давайте и вы со мной? – загорелся Андрей. – Встретим Новый год вместе. У меня вот такие родители! А уж дед какой!!Ты с Витюшей им непременно понравишься!
Марина покачала головой и ответила ему на пальцах.
- Не форсируй события, - так перевел сказанное ему Андрей. – Езжай домой. Можешь поздравить своих родителей и от нас, Дед Мороз! И спасибо тебе за все.
Витюша, усадивший вертолет на пол в комнате, внимательно наблюдал за взрослыми.
- Ты разве уже уходишь, дя… дядя Андрей? – разочарованно спросил он.
- Зови меня просто Андрей, - сказал недавний Дед Мороз. – Да, мне надо сейчас домой. Но если твоя мама разрешит, я к вам еще и завтра приеду. И послезавтра.
- Мама, пусть он к нам приедет, ладно? – попросил Витюша.
Во все глаза смотрел на нее и Андрей.
Марина, помедлив и покрывшись нежным румянцем, молча кивнула.
- Урааа! – закричал мальчик и снова запустил свой вертолет, заставив его кружиться вокруг люстры.
- Урррааа!! – издал радостный вопль и Андрей и даже подпрыгнул от избытка чувств.
Марина засмеялась.
Андрей неспешно натянул на себя уже изрядно поднадоевший ему кафтан Деда Мороза. Уходить ему явно не хотелось.
- Ну, с Новым годом вас еще раз! – с изрядной долей грусти сказал он. – Марина, не проводишь меня?
Марина пошла за ним в прихожую. Витюша, занятый своим аппаратом, уже не обращал на них внимания. И здесь, в прихожей, Андрей все же не смог сдержаться и притянул к себе женщину, которая сегодня стремительно, иначе и не скажешь, затуманила ему голову и вошла в сердце.
- Я тебя лю…
Андрею не дали договорить сначала теплая ладошка, а затем прильнувшие буквально на мгновение ее горячие губы.
- Иди! – толкнула Марина его к двери.
- Так я приду завтра вечером, в это же время?
- Если не передумаешь, Дед Мороз, - сказала своими тонкими пальцами Марина. И осторожно закрыла за ним дверь.
- Не передумаююю! – ликующе прокричал Андрей и скатился по лестнице вниз…
───── ⋆⋅☆⋅⋆ ─────
Иван Фёдорович Скорлупин
(род. 1950, Камышенка) - российский писатель.
Член Алтайского регионального отделения Российского союза писателей. Член Союза журналистов РФ.
─── ⋆⋅☆⋅⋆ ───
Биография - читать далее
Заслуженный работник культуры РФ. Автор нескольких книг рассказов, а также зарисовок и миниатюр о природе. I место во Всероссийском литературном конкурсе «На мысли, дышащие силой, как жемчуг, нижутся слова...», посвящённом 210-летию со дня рождения М. Ю. Лермонтова (Орловское РО РСП, номинация «Рассказ», 2024 г.), II место в конкурсе на лучший пост о любимом уголке Сибири на канале «Вся Сибирь» (2024 г.), лауреат национальной литературной премии «Золотое перо Руси-24», II место в III Международном конкурсе творческих работ «Пишу в стиле Шукшина» (номинация «Шукшинский стиль». 2023 г.). Лауреат II степени Всероссийского литературно-поэтического фестиваля-конкурса им. Н.П. Смирнова «Всё это родина моя» (номинация «Проза». 2023 г.). Премия им. Н.П. Смирнова в номинации «За сохранение лучших традиций отечественной литературы, в том числе традиций Николая Смирнова» (г. Иваново, 2023 г.). Дипломант Алтайского краевого конкурса «Лучшая книга-2016» в номинации «Лучшая книга художественной прозы» за книгу «Деревенские философы».
И.Ф.СКОРЛУПИН - Произведения ⤵️
Нина Александровна
Рассказ
Скорин медленно поднялся по бетонным ступенькам и с площадки первого этажа шагнул в неосвещённый лампочкой узкий коридор, из которого можно попасть в две квартиры.
Ему направо, в квартиру № 1.
Вздохнул, выдержал паузу и только после этого постучал в дверь раз, другой.
Прислушался.
Тишина была ему ответом. Вот и думай теперь, не остановилась ли в квартире жизнь. Или же она всё ещё теплится, и хозяйка медленно в молчании движется к двери, чтобы устало спросить, кто пришёл.
Он жаждал услышать вопрос.
Приходить к Нине Александровне не очень-то есть кому.
Племянница Людмила Павловна бесплатно и по доброте душевной помогает по квартире, приносит продукты из магазина. Быть бы уже и племяннице на пенсии, да «молодости» ей с ровесниками добавило родное правительство. Надо теперь тянуть лямку до шести десятков лет. Работа ей уже и самой в тягость; в любой час охотно осталась бы дома, не охнула. Однако на воде с хлебом сидеть не в радость, а других источников пропитания, кроме оклада, не предвидится. Часто отпаивая тётушку таблетками, не раз размышляла Людмила Павловна, кому из них в эту минуту более худо. Из-за скачков давления самой хоть ежедневно «скорую» вызывай.
Сродная сестра Антонина Васильевна с мужем навещают, да разве наездишься каждый день из другой деревни. Оба старые, на нищенской пенсии, а бензин едва ли не дороже золота… Потому бывают редко.
Третий возможный гость он – Алексей Владимирович Скорин, двоюродный брат мужа Нины Александровны. Она называет его то Алёшей, то Алёшенькой. А ему и самому без пяти минут семьдесят.
В разное время были две или три социальных работницы, но продержались недолго…
Он снова постучал. Наконец, услышал тихое:
– Кто там?
– Алексей я.
Нина Александровна долго открывала замок и большой самодельный шпингалет, место которому в лучшем случае на металлической двери в гараже. Впервые увидев этакий засов, Скорин грустно про себя заметил, что супруги (ещё был жив муж Геннадий Семёнович) отгородились им от внешнего мира. И потом, входя в квартиру, он раз за разом возвращался к тяготившей его мысли. Однажды не сдержался, заметил мягко, мол, достаточно простого внутреннего замка: случись что (а что может случиться страшнее смерти?), придётся ломать дверь. Нина Александровна не отреагировала. Не расслышала? Или всё равно, что будет после… «Измученное равнодушие ко всему», – вспомнил Скорин недавно вычитанную фразу.
Дверь нехотя и бесшумно приоткрылась: хозяйке необходимо убедиться, действительно ли пришёл родственник. Она и при муже хронически боялась воров и грабителей, а с его уходом в мир иной страх многократно усилился.
Масла в огонь, сама того не осознавая, подливала звонившая из города сноха Ольга Сергеевна.
В очередной раз, делясь безрадостными новостями, она в деталях живописала о ходившей по квартирам их города девушке, пытавшейся продать набор за двенадцать тысяч рублей. Якобы участвует в подарочной акции в честь открытия нового магазина. «Ножи, машинку для стрижки волос, набор юного художника, швабру с распылителем и сковороду, – увещевала, – оставлю семье в обмен на рассказ близким и знакомым о новом магазине». И сопровождала подробной информацией о ценах в магазине, где они были выше. В конце общения требовала деньги за подарки. Походя сноха сказала, будто девушка даже кого-то пыталась ограбить.
Алексей Владимирович вряд ли узнал бы о звонке, не находись он в это время у Нины Александровны, по громкой связи слушавшей новость. Старушка приняла её близко к сердцу; пришлось успокаивать. «В самом-то деле, не к вам же приходила аферистка. И было это не в нашей деревне».
В другой раз Скорин застал Нину Александровну перепуганной. Кое-как успокоившись, она пересказала ему услышанную от племянницы новость. В соседней деревне семидесятипятилетняя старушка задушила пытавшегося изнасиловать её мужчину. Прикованная к постели болезнью, она поднималась при помощи привязанной к спинке кровати верёвки. Ею-то обмотала шею насильника и лишила его жизни. «А ты говоришь, не надо запирать дверь», – укорила Нина Александровна.
Наконец, дверь распахнулась.
Перед Скориным стояла измождённая старушка с выражением глубокой неизбывной горечи на лице и потухшими глазами. Он не видел её недели две, но перемена в облике была разительной. Непреходящее горе ещё более согнуло женщину. Беглого взгляда хватило, чтобы понять: силы тают быстрее долежавшего до весеннего солнца снега.
«В чём только душа держится?» – подумал Скорин.
Тихо поздоровались.
Нина Александровна устало пригласила войти и ещё дважды еле слышно повторила, хотя мужчина уже был в квартире. Она пошла за ним мелкими тихими шагами.
«Не хотел бы я в старости так трудно преодолевать два метра», – подумал Скорин. Сердце тут же отозвалось болью.
Он присел на диван. Старушка тяжело опустилась в мягкое кресло напротив, навалилась на спинку. К коленям приставила помогавшую при ходьбе металлическую трость. Закрыла глаза. То ли совсем обессилила, то ли заснула…
Скорин никуда не спешил. Ждал.
Ему давно знакома обстановка в квартире, однако он снова принялся её осматривать. Ничего не изменилось с той поры, как сын Николай лет пять назад переклеил обои в зале и заменил люстру, в коридоре прикрепил красивый рог оленя и бра. Из города от сына Антона (он с иголочки обустроил новую квартиру импортной мебелью) перевёз шифоньер, двуспальную кровать, комод, тумбочку, диван.
В деталях вспомнился тот поздний зимний вечер. Долго ждали грузовик с мебелью. Нина Александровна то и дело досадовала, а муж безуспешно успокаивал.
Наконец сын с внуком приехали. В квартире поднялась суета – выносили хозяйскую мебель, вносили «новую старую». Старушка возразила против кровати внука. «Слишком широкая, – сердилась. – Займёт много места». К ней не прислушались; место под хозяйскую кровать определили в заваленном хламом гараже.
Теперь наступила очередь воспротивиться старику. Он пытался навязать кровать двоюродному брату. Проще было выставить её во дворе, ночью ей приделали бы «ноги». Но супруги не понимали, как можно бесплатно сбыть ещё хорошую мебель.
Не меньше получаса спорили они по поводу шифоньера. Пристроили-таки в спальне, лишь бы только поскорее закончить разгрузку автомобиля.
Лишним оказался и диван в зале: под него потребовалось кое-что переставить.
Впоследствии выяснилось: пустовавшего места едва хватило сначала для гроба Геннадия Семёновича, потом его сына, а потом и вдовы.
Сейчас Скорин размышлял, представлял ли Николай Геннадьевич себя лежащим на этом диване бездыханным в последнюю в отчем доме ночь.
Диван стоял в нескольких шагах от кресла, в котором сейчас забылась Нина Александровна.
«Может, ещё и потому она закрыла глаза? – подумал Скорин. – Жизнь отягощает безрадостное, тяжкое существование. Моё присутствие ей не нужно. Как и солнечный яркий свет в зале. И себе она давно не нужна. Вместе с квартирой. Не от этого ли, а не от своих лет, чрезмерно состарилась Нина Александровна? Не удивлюсь, если, превозмогая боль, бросится обнимать долгожданную костлявую старуху с косой, переступи она сию минуту порог».
На своём месте в красивой раме на стене копия картины Константина Маковского «Дети, бегущие от грозы». Маслом по клеткам её написал Геннадий Семёнович. Бывая в гостях, Скорин любуется ею. Однажды заметил вслух: хотел бы иметь такую. Хозяин грустно сослался на слабое зрение после операции. «Теперь не рисую».
Однажды Скорин поинтересовался у брата, почему именно Маковского. Ответа не дождался, и больше не спрашивал.
Скорину представилось, как девочка опускает братика на землю, спрыгивает в комнату, легонько касается плеча Нины Александровны. «Не бойтесь, бабушка, – произносит мягким извиняющимся голосом: – Гроза прошла. Теперь всё будет хорошо». Бабушка охотно открывает глаза, мило улыбается. Легко встаёт с дивана, шагает к окну и раздвигает портьеру. Солнечный свет радостно бежит по ковру на полу, освещает стены. Комната неузнаваемо преображается, становится большой и весёлой.
После смерти Геннадия Семёновича всё в квартире пропитано неизбывной грустью, отчего солнце, не однажды казалось Скорину, стеснялось сюда заглядывать. Это ощущение исходило от козырька на лоджии, перегораживающего доступ солнечным лучам. Их особенно не хватало зимой.
Рядом с картиной в раме большая фотография Николая (он был на полгода старше Алексея). На ней он молодой, с густой шевелюрой, красивый. Подбородком опирается на сцепленные в «замок» руки, взгляд задумчивый. Снимку много лет, но родственник мало изменился. Всё та же шевелюра, тот же взгляд. Разве что добавились рыжая бородка с бакенбардами.
В невысоком книжном шкафу под рамами множество книг об оружии разных стран и об охоте. С открытием охотничьего сезона сын приезжал к родителям и днями, если не было работы в квартире и во дворе, пропадал с ружьём в полях и на озёрах. Пару раз брал с собой дядьку, но удача им не улыбнулась. После этого Николай всегда охотился один. Впрочем, Алексей Владимирович ничуть о том не сожалел. Любитель фотоохоты, он тоже предпочитал бродить в одиночку, ни от кого не зависеть и никого не сковывать в действиях.
На шкафу красуется большая модель легендарной «полуторки».
На такой немудрящей машине воевал Геннадий Семёнович.
Комод заставлен разными предметами. Из них Скорин выделил наградную коробку с медалью «75 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», небольшую постановочную фотографию супругов и будильник.
Юбилейную медаль из рук главы района Нина Александровна приняла равнодушно.
– Зачем мне этакая железка в девяносто с лишним лет? – однажды горестно спросила. – Теперь уж ничто не радует.
В этом, признал Скорин, есть горькая беспощадная правда: всему своё время. И наградам тоже.
Супругов на районном празднике по собственной инициативе сфотографировал Алексей Владимирович. Он же просил Нину Александровну взять мужа под руку и ближе к нему прижаться. В тот день чествовали супружеские пары, перешагнувшие шестидесятилетний порог совместной жизни. Стаж Скориных перевалил за шестьдесят пять.
Алексею Владимировичу трудно представлялось, что когда-то они могли так дружно ходить по улице.
Дома чета общалась на повышенных тонах, спорила из-за любой мелочи; никто ни в чём не хотел уступать. Вначале он этому удивлялся, потом привык.
Возможно, поэтому в гостях у родственников Скорин бывал редко.
С Геннадием Семёновичем он чаще общался при случайных встречах на улице, либо старик накоротке навещал его в рабочем кабинете. Случалось, приходил к нему домой, задерживался на час-другой. Теснее общались каких-нибудь последних лет десять: старики обращались с просьбами; он откликался. Тогда же брат вспоминал о том, как жили до войны в большом родительском доме, как он попал на войну. От просьб рассказать об участии в обороне Москвы, где и был ранен, отказывался. Надо подготовиться, говорил, настроиться, а потом и просто отмалчивался. К тому времени Геннадий Семёнович оставался единственным в районе участником обороны столицы.
Однажды фронтовик, уже, видимо, ощущавший дыхание смерти, на диктофон поделился воспоминаниями о своём участии в охране Тегеранской конференции. Скорин едва ли не наизусть их выучил: много раз слушал. В День Победы, в день рождения Геннадия Семёновича и в день его кончины 26 августа. И когда что-либо напоминало о войне.
Вернувшийся в этот день от Нины Александровны Скорин опять включит диктофон и будет вслушиваться в голос двоюродного брата.
– Сталин уезжал днём, – рассказывает старик, – а приехал ночью. В 3 часа, наверное, нас разбудили… Мы в бане помылись. Баня в подвале, в нижнем этаже. Подшили новые воротнички. Сидим. Ждём Сталина. Думаем: хоть умыли нас.
Скорину видится улыбка Геннадия Семёновича. Она не была ни весёлой, ни трагической. Скорее, отрешённой.
– Сталин прилетел; мы его не видели. Думали, соберёт нас. Увезли его в посольство. Всё. И мы его, говорю, не видели. Но потом видели на балконе… Трое они сидят. Сталин. Черчилль. Рузвельт. Я чуть не каждый день туда ездил: возил охрану в посольство. Возил что-то ещё. Как раз привёз охрану, а руководители вышли на балкон. Близко к ним не подпускали.
Мы, шофёры, развозили охрану по городу, а сами тут же уезжали. Поезжай – куда хочешь. А куда хочешь?
Голос Геннадия Семёновича становится глуше. Он кашляет и умолкает. Потом продолжает:
– Ну, я сажусь за руль «Студебеккера». У меня автомат с патронами… Часа в четыре утром… Или… В общем, перед утром в кабину тук-тук: «Это машина Кайгородова?» Отвечаю: «Да!» Кайгородов был нашим командиром. Охранник прыгает в кузов. Как меня нашёл?! Раза два или три я охрану возил по городу. И всё удивлялся: «Как вы меня находите, интересно?» Сказали, что они из КГБ.
Здесь рассказчик опять умолкает.
– Заканчивал бы ты со своими воспоминаниями, – слышится недовольный голос Нины Александровны. – Кому они нужны? О Сталине столько теперь наговорили дурного… Будто не под его руководством мы победили в войне.
– Заладила своё: кому да кому, – спустя минуту отзывается старик. – Мне нужно. Алексею.
Скорин пропускает перебранку.
– Проверяли улицы, – возвращается к воспоминаниям фронтовик. – Отходы-подходы... Говорят, контрольные посты были. Те, что из Москвы приезжали, рассказывали о частных постах. Стоит человек, прислушивается к разговорам... А то нападение может быть на посольство. Чтобы сразу по тревоге солдат поднять в ружьё. В принципе, мы были к этому всегда готовы. Но до тревоги не дошло.
Помню: Сталина провожали, перекрывали улицы. Нас всех по кузовам рассадили. Наверное, пересчитали, сколько улиц до посольства. А улицы – узкие. Машину поперёк поставишь – не объехать. На мотоцикле можно, конечно. Сказали: «Сталин будет ехать. Проедет мотоцикл без коляски, потом с коляской. С флажком нашим. Как только он проедет, надо ставить машину поперёк улицы. Когда мотоциклисты проедут, – уточняет устало. – Мотоциклисты впереди колонны. Они ехали по улице, дай мне бог памяти, шаха… Мохаммеда… Реза …Пехлеви. От вокзала до аэродрома. А мы стояли с машинами на перекрёстках поперечных улиц. Навстречу Сталину на машине никто не мог выехать. Ну и всё. Здесь я опять Сталина видел. Он сидел в кабине.*
После этих слов – тишина. Диктофон «зажевал» плёнку, а Скорин не сразу заметил, отчего в душе навсегда прописалось сожаление. Тогда же он заменил кассету, хотел попросить брата повторить, но вмешалась Нина Александровна. Старики опять заспорили.
Нина Александровна никогда не улыбалась при Скорине. Не помнит он, чтобы она когда-либо шутила.
Юноша окончил десятилетку в соседнем селе Лютаевке, с женой двоюродного брата познакомился, уже работая в райцентре (Нина Александровна не навещала его родственников). Он не учился у неё, не бывал на её уроках, но от нескольких учеников слышал хорошие отзывы. Из школы учительница ушла, едва выработала педагогический стаж. Больше ни одного дня не работала. И все годы болеет. Лишь однажды, после похорон сына (без неё прах погребли на городском кладбище), скорее, чтобы забыться, рассказала о своей работе в лесу после окончания школы, об учёбе на педагогических курсах и вскользь – об участии в общественной жизни Лютаевки. Там и познакомилась молодая учительница с Геннадием Семёновичем (для него этот брак стал вторым). Тогда же семья переехала в районный центр.
Только теперь заметил Скорин, что привезённые от внука часы стоят, и был оглушен исходящей от них тишиной. Бабушка остановила их в час ухода сына из жизни.
«Квартира без времени!»
Мысль ошеломила.
– Господи, – прошептал Скорин, – чем же часы помешали внуку в его новой квартире? Или их привезли сюда лишь для того, чтобы они отсчитывали, сколько осталось жить супругам и их сыну?
Скорин томительно ждал начало разговора.
Он наперёд знал, что услышит.
Впечатлительный от рождения, он нелегко переживал минуты общения с Ниной Александровной.
К этому добавлялись воспоминания о череде смертей, не смирился с которыми до сегодняшнего дня. Первой за три года до своего столетия из жизни ушла мать Дарья Петровна. Меньше чем через год – двоюродный брат Геннадий Семёнович; ему исполнилось девяносто пять лет. Через десять месяцев после Геннадия Семёновича скоропостижно скончался его сын Николай. В восемьдесят лет не стало родного старшего брата Виктора Владимировича. Потом и его жена Валентина Ивановна покинула земной мир; ей едва исполнилось семьдесят девять.
Четыре тяжелейших года…
Старушка открыла глаза; они были влажными.
Правой рукой принялась было крутить трость, но почти сразу локтями опёрлась на колени, закрыла ладонями лицо.
Она тихо плакала.
«Не я ли причина её слёз? – подумалось Скорину. – Наверное, взбудоражил воспоминания о Николае…»
Мужчина не знал, как её успокоить.
Какие можно найти слова пожилой женщине, за год потерявшей мужа и сына? Геннадий Семёнович много пожил, смерть его была ожидаема. Он прибаливал, к нему часто приезжала «скорая».
Но сыну ещё бы жить да жить! Недели не хватило до 68 лет. Жил с семьёй в городе. Вскоре после смерти отца приехал к матери и тут работал (по электронной почте отправлял статьи для городской газеты).
Всё повторял: маму нельзя одну оставить; старенькая, больная. Шёл ей 93-й год.
– За два дня до смерти Коля навестил могилу отца, – сидя с родственниками и друзьями сына у гроба, тяжело рассказывала Нина Александровна. – Вернулся, похвалился: «На кладбище доехал на такси, а обратно пешком». (Накануне приезда лечил сердце в краевой больнице).
Мать дала полторы тысячи рублей на подарок ко дню его рождения. Он сходил в магазин, купил трико, а на вопрос: «Зачем тебе такие дорогие штаны!», удивился:
– В них и на люди можно выйти.
Николай не был затворником. Гуляя по улицам, примелькался землякам.
Скорин виделся с двоюродным племянником за пять дней до трагедии.
Тот приходил к нему за газетами со своими статьями, оставленными для прочтения. По-прежнему несуетливый, опрятно одет. Всё тот же тихий спокойный голос.
Хозяева работали на потолке своего дома, и, чтобы не отрывать их от дела, Николай отказался от чаепития. Ушёл, как и пришёл, тихо.
Умер он неожиданно. После обеда пожаловался на высокое давление, от предложения матери вызвать «скорую» отказался.
Только и сказал:
– Не впервой. Отлежусь. Немного посплю.
И заснул навсегда.
Об этом рассказывала убитая горем мать. Теперь она одна. Неправда, будто время лечит.
– Ох, милый Алёша, – Нина Александровна снова навалилась на спинку кресла, – как же тяжело… Почему они меня с собой не взяли? Какая же это большая несправедливость… Коля ушёл в мою очередь… Бог не может простить мою безбожность.
Она ещё что-то тихо шептала, словно причитала, но Скорин не разбирал её слов.
«Неужели, – горестно думал, – надо прожить без малого век ради вот таких беспросветных будней? Воистину – врагу не пожелаешь. Существуй, такая твоя карма, человек. Нина Александровна там пока без надобности. Нужны, вероятно, хоть и больные, но молодые. Не нужны там уставшие от жизни люди».
Прошло полчаса, может, больше. Старушка понемногу успокоилась. Во всяком случае, перестала плакать.
Мужчина вглядывался в изрезанное морщинами её лицо и думал о тяжёлом бремени человека, безрадостно доживающего век. Наверное, в этом действительно есть некая несправедливость.
– Я вас, разбудил. Может, вы отдыхали?
– Алёша, милый… Целыми днями лежу на диване. Без сна. И ночью не сплю. В квартире надо мной ночи напролёт шум. Стучат. Сверлят. Телевизор громко работает.
Она замолчала. Отдыхала. Или собиралась с мыслями.
Тяжело выпрямилась (после смерти сына не ослабевала пересекшая спину боль).
– На улицу не выхожу. Какая мне улица? На прошлой неделе один валенок надела… Второй не смогла, стала падать. Не удержалась за шифоньер. Больно ударилась головой. Вызвала «скорую». Врач прописал двадцать уколов. Отдала за лекарства полторы тысячи. Не полегчало... Жить хорошо, пока себе рад, Алёша. Пока сам был жив, соседи деньги брали в долг. Хоть иногда приходили. А теперь глаз никто не кажет. Только племянница не забывает. Ты заглядываешь. Не бросай меня, милый Алёша. Забегай. Хоть поговоришь со мной.
Скорин плохой рассказчик. Второе лето домашние дела захлестнули, не каждый день в центр деревни выбирается. Поэтому новости его отрывочные. И всё чаще грустные.
– Ваши-то звонят? Обещают ли приехать?
«Ваши» – сноха и внук в городе.
– Внук обещал приехать. Говорит, непогода помешала. Скорей бы уж определились со мной. Во «Вторсырьё» сдадут? Или в сумасшедший дом? – вздохнула с надрывом. – Какая я домохозяйка теперь? Встать через силу ещё могу. А по квартире не ходок.
– Может, к себе заберут? – после минутных раздумий заговорила старушка. – Выдержу ли дорогу? Четыреста километров... Ох, милый Алёша, мне бы разочек побывать на могиле деда.
По горестному лицу старушки потекли слёзы.
– Попрошу внука свозить... Он хотел показать мне могилку Коли. В тот раз я отказалась. Видела только на фотокарточке. Со спиной у меня совсем плохо… Одна в квартире… Всё равно, каким будет конец. Только бы скорее… Квартиру бы продать… Пустовать будет, если в город меня увезут. Милый Алёша… Ты иди. Устала я. Голова раскалывается.
Она опять тихо заплакала.
– Не провожайте меня, Нина Александровна, – направляясь к двери, глухо произнёс Скорин. Он чувствовал себя разбитым. – Звоните, если что-то нужно будет.
Старушка не отозвалась.
На выходе из подъезда мужчина поёжился. Северный промозглый ветер зло трепал оранжевую ленточку на воткнутом в снег шесте.
Такой же ветер свирепствовал в день похорон Нины Александровны. Немногие сгрудившиеся у гроба во дворе родственники и делегация от школы кутались в воротники курток (кто теперь носит пальто?). Прощались молча и без слёз.
Шёл тринадцатый день января. Старый Новый год отчуждённо принимал тело ещё одного отжившего своё человека, чтобы перенаправить его душу туда, где всему живому быть категорически запрещено.
Всю следующую неделю злился северный ветер. То ли на свою судьбу жаловался, то ли на неприветливость людскую…
Скорин не то чтобы не находил себе места – покоя в душе не было. Он словно бы видел образовавшуюся пустоту. И не знал, чем её закрыть.
*В основе воспоминаний Геннадия Семёновича реальный рассказ Георгия Прокопьевича Скорлупина, участвовавшего в обороне Москвы и охране Тегеранской конференции и умершего на 96-м году жизни.
───── ⋆⋅☆⋅⋆ ─────
Марк Израйлович Верховский
(род. 1940, Симферополь) - российский и американский писатель. Член Союза Писателей Северной Америки.
─── ⋆⋅☆⋅⋆ ───
Биография - читать далее
Марк Верховский, родился в 1940 г. в городе Симферополе. С началом Великой Отечественной Войны семья эвакуировалась в г.Баку.
В 1991 г. выехал в Соединенные Штаты.
Здесь начал писать очерки и сразу же публиковаться в СМИ России, Нью Йорка, Нью Джерси, Миннесоты, Филадельфии, Чикаго ...Праге, Тбилиси, Украине и в родном Баку.
Лауреат многих международных конкурсов.
В 1991 г. выехал в Соединенные Штаты.
Здесь начал писать очерки и сразу же публиковаться в СМИ России, Нью Йорка, Нью Джерси, Миннесоты, Филадельфии, Чикаго ...Праге, Тбилиси, Украине и в родном Баку.
Лауреат многих международных конкурсов.
М.И.ВЕРХОВСКИЙ - Произведения ⤵️
Маэстро
Бурное вступительное Аллегро, как всегда, захватило Давида и понесло все его существо в русло Вечной музыки. Он уже неоднократно рассуждал про себя, что "Если только хоть единый человек останется на земле после какого-либо катаклизма планеты, то он, как Ной, обязательно должен захватить в Новый мир это творение исчезнувшего человечества. Сейчас Давид был в музыке. Это понятие, как будто-бы простое для рядового интеллигента, многократно повторено в истине музыканта. а тем более такого старого скрипача, каким был Давид и по стажу и по возрасту. Скорее всего эти два понятия совпадали со дня его рождения. Боже, как давно это было. Более 70-ти лет назад. Концерт перешел в адажио и Давид мог себе позволить перенестись, в параллельную музыке, свое второе существование. Он любил этот период медленного философского осмысления музыки. "Вот ты уже как бы весь выложился и теперь идет процесс восстановления, накопления эмоций для последнего броска - Финала". Давид был - "Первая скрипка" оркестра. Он был ведущей фигурой своего автономного скрипичного ансамбля. Он парил в небе, взмывая вверх как ястреб, то как голубка нежно припадал к своему гнезду. Давид почувствовал укол в сердце.
"Началось" - с горечью обреченного подумал он.
Боль не была неожиданной. В последнее время она все чаще и чаще наносила ему визит и, как правило, именно в момент его выступления. Казалось шла игра на выдержку, испытание на верность музыке. Острая боль, вонзенная иголкой, к концу концерта превращалась в боль вогнанного в грудь шила. Но его лицо, как маска, сохраняло спокойствие и непроницаемость. Не дай Бог, кто-то узнает о его страданиях. И тогда - конец! Его отстранят и удалят, как больной зуб. Ведь сколько желающих поджидает этого момента. Некоторые коллеги, так и не дождавшись вожделенного места, исчезли из оркестра. Другие упорно справлялись у него о его здоровье, с надеждой выискивая на его лице признаки боли. Поэтому, он давно уже научился лицемерить, скрывая и терпя боль до порога своего дома. Вот и сейчас, он стойко встретил начинающийся приступ. «А ведь он принял до концерта двойную дозу лекарства. Что-то быстро оно выработалось сегодня » - подумал Давид, отгоняя боль музыкой. Медленный темп "Аданте" заострил внимание музыканта на боли. Он мечтал о скорейшем, всепоглощающем "Финале". Но до него - ох как еще далеко. Когда-то эта симфония вихрем проносилась во времени, оставляя необычайный след удовлетворения. Затем шли поздравления, в бесконечном пожатии рук с дирижером. Они еще раз разделяли триумф великого композитора Феликса Мендельсона, рано ушедшего, в 38 лет, из жизни. Вся жизнь "Первой скрипки" была на виду оркестра, ибо здесь он находил друзей, сподвижников и конечно, любовь. Высокий, с бетховенской гривой волос, в комплексе с неправильными чертами лица, он производил на женщин то, желаемое для них впечатление, которое они ищут в подобных артистах. Обласканный ими на протяжении многих зрелых лет, в конце концов, он остался один, не испытав семейной радости и рождения ребенка. Где-то, лет 15 тому назад, он пытался изменить судьбу. Он полюбил, наверное, последней любовью, молодую скрипачку. Недавно принятая в оркестр, она с восторгом внимала виртуозности исполнения Давида. Он решил,что она будет достойна быть его женой. Как мальчишка он грезил ею, когда не видел ее днем. И вот, найдя удобный момент на прогулке у моря, он, внезапно прервав свой трактат о Моцарте, предложил ей более близкие отношения. Нет, он не намеревался заниматься только интимом, он имел ввиду сближение с более серьезными намерениями. Но молодая женщина не поняла его стратегии и с изумлением посмотрела, уже другими глазами, на этого обрюзгшего, лохматого, всегда не свежего, пожилого человека. Нет, это был не ее принц. Восхищаясь его игрой, она никогда не видела в нем героя своих грез. Смущенно отведя взгляд в сторону, молодая женщина корректно отвергла любовь, почитаемого ею музыканта. Давид, не ожидая такого фиаско, был совершенно растерян и даже оскорблен. Но он своевременно понял, что наступил конец его любовным играм и, хотя он еще продолжал иметь кое-какие успехи, это уже был закат. "Первая" скрипка искоса взглянул в ряд вторых скрипок. Отвергнувшая его, уже возглавляла их. Она была на старте в первый ряд. Кто-то должен был уйти! "Аданте" продолжалось. Казалось, что оно будет бесконечным. Боль в сердце усиливалась, отдаваясь уже по всему телу. "Только бы начался финал и всё пройдет, как прежде" - мучительно молил Давид. "С кем я сегодня пойду отмечать концерт" - традиционно промелькнул вопрос. Все меньше оставалось друзей-скрипачей, начинавших с ним в оркестре. Пожалуй, он был самый старший по стажу пребывания в нем. Он был символом оркестра и, может быть, именно поэтому его не изводили двусмысленными предложениями, которые получили все его старые коллеги. Чудак-дирижер считал его талисманом и пока снисходительно прощал его мелкие музыкальные огрехи. Но Давид чувствовал, что его темнеющий туннель переходит в тупик. "Наверное пойду с Левой" - решил, наконец, он свою проблему. С Левой их связывала 20-ти летняя дружба. Лева был на 10 лет моложе и, обзаведясь семьей, довольно преуспел в жизни. Лева не всегда составлял компанию, "отмечая" концерты с Давидом. У него было множество домашних причин, но сегодня Давид обязательно уломает его. Неожиданно взглянув на соседа, он уловил в его глазах заинтересованность. Лева не успел опустить глаза и, пойманный врасплох, усмехнулся кривой улыбкой. Именно, в этот момент он, уже в который раз, подумал, что уже давно пора ему пересесть на соседний первый стул. Годы бегут, а он уже много лет сидит рядом с вожделенным местом. "Назло, наверно, не уходит. Не может простить мне, что 15 лет назад я увел его любовь". "Нет, видимо, отмечать концерт буду один. Не пойду же я домой вместе с виолончелистом" - горько подумал Давид. Боль заполнила разум и не хотелось думать уже ни о чем. "О, если б только принять спасительные таблетки". Но это значило бы полное саморазоблачение, да еще на глазах у публики. "Нет, вот- вот грянет Финал. ...А вот и начало!" Мощное вступление. Быстрей замелькали смычки и музыка, заглушая боль, стала заполнять сердце. "Это получше лекарства" довольно усмехнулся Давид. Он уже не чувствовал боль, хотя она и не думала уступать свои позиции. Всей яростью своего музыкального таланта Давид обрушился на боль, как бы противопоставляя совершенство мелодии против болезни. Он доказывал старую истину, что духовное начало всегда довлеет над материей существования. Дирижер удивленно посмотрел в сторону "первой скрипки": "Давид обрел второе дыхание. Он не даром верил в него - талант обнажил свои новые грани!" Автономия скрипок устремилась за своим лидером. Публика замерла в неистовстве финала. "Не видать мне соседнего места, как своих ушей" - с восхищением подумал Лева. "Как я могла отвергнуть такой талант?" - сожалела вторая скрипка, сама уже достигнув 50-ти летнего возраста. "Вот Давид...Библейский Давид!" - с гордостью выпирал еврей из первого ряда партера. "Композитор бессмертен" - вторил оркестр. Галактика обрушилась в зал и всё в едином порыве рвалось в Космос, на родину этой изумительной музыки. Последние аккорды Финала и воцарилась тишина мирового океана Вселенной. На мгновение публика превратилась в ее песчинки, а оркестр в яркую новую звезду. И тут произошел взрыв протуберанцев, извержение вулкана. Да, это был триумф! Стены застонали от резонанса оваций и воплей неистовых фанатов музыки. Дирижер с распростертыми объятиями бросился к своему кумиру, не дожидаясь пока тот поднимется ему навстречу. Давид не шелохнулся. Он, как бы в раздумье, замер с опущенным смычком. Лицо его выражало одновременно и боль и экстаз. Странное сочетание борьбы этих эмоций остановил дирижера. Он понял все. Немолодой дирижер и сам ежедневно проходил эти стадии испытания сердца. Публика с ужасом начинала понимать, что кумир "уходит". Дирижер медленно поднял палочку и оркестр встал, отдавая последние почести своей Первой скрипке. И зал тоже тихо встал, доказывая, что можно вставать и без обычного шума. Воцарилась звенящая тишина, от необычности которой Давид стал возвращаться из далёкого небытия. Он, медленно и нехотя, пробуждался, с сожалением отпуская руку маэстро Мендельсона. Этот неугомонный еврей спешил в Лейпциг на открытие, им основанной, первой немецкой консерватории и потому он не мог отпраздновать с Давидом триумф концерта. Давид открыл глаза. Ещё секунда и он понял всё. Он усмехнулся усталой улыбкой и глаза его хитро прищурились. "Нет! Я ещё жив и, по крайней мере, Бог даст, доживу до следующего концерта". Он встал и, ревущий восторгом, зал, стоя встретил обожаемого маэстро.
───── ⋆⋅☆⋅⋆ ─────
Эллина Сергеевна Савченко
(род. 13 апреля 1982, Калыма) - российский поэт, прозаик.
Член Союза писателей России. Руководитель Совета молодых литераторов Кубани при Краснодарском региональном отделении Союза писателей России.
─── ⋆⋅☆⋅⋆ ───
Биография - читать далее
Главный редактор литературно- художественного журнала «Южный маяк», руководитель мастерской художественного
слова, ведущая культурного подкаста «Искусство слушать».
Лауреат различных литературных конкурсов и премий: им. А.Л.
Чижевского (1 место), Русский Гофман, им. П.П. Бажова, Берега Дружбы (2 место), Фонарь, Лучшая книга года (Германия),
Капитан Грэй, им. Б.А. Можаева (2 место), Золотое перо Руси и др. Публикации: «НашСовременник», «Перископ», «Волга-XXI век»,
«МолОко», «Наследник», «День литературы»,
«Пролиткульт», «Лиterraтура» и др. Живёт в Краснодаре.
В конце 2019 года участвовала в совещании молодых писателей Китая и России в Шанхае, проза переведена на китайский язык.
Э.С.САВЧЕНКО - Произведения ⤵️
Высокое белое солнце
Посвящается мудрому и смелому народу Саха
В середине мая наша экспедиционная группа прибыла на поезде в уже знакомые
нам края. Намечалась большая фотосъёмка для спецпроекта, и в этот раз на
противоположном от Якутска правом берегу Лены — в посёлке Нижний Бестях. На
несколько дней нам предстояло поселиться у местного булчута1 Сэргэха, который
считался лучшим проводником в улусе, вдобавок, старший группы — Виктор —
состоял с ним в приятельских отношениях.
Срубный хозяйский дом с двускатной крышей стоял на глинистом берегу среди
хаотично разбросанных деревянных домишек и контрастировал на фоне современных
построек. Во дворе нас встретил невысокий старик, смуглый и худощавый. Он заметно
хромал. Рядом, насторожившись и часто дыша, бегал подпалый охотничий пёс.
1 Охотник
1
— До ор, айманмаҕ 2! — хозяин потрепал по голове четвероногого, а затем
поприветствовал нас:
— Здравствуйте! Күндү ыалдьыттарга үөрэбит3.
— Э эрдэҕ 4, Сэргэх! Здравствуй, дорогой! Сколько лет не виделись... —
поспешил ему навстречу Виктор. — Потесним тебя ненадолго. Нас всего трое,
техники больше привезли.
Старые приятели тепло обнялись.
— Проходите, — указал на крыльцо хозяин, — только у меня всё скромно,
ребята.
— Не избалованные, — в один голос ответили мы.
Войдя внутрь и сгрудив дорожные сумки у стены, все скинули верхнюю одежду
и по приглашению Сэргэха сели за широкий, ничем не покрытый стол. В доме было
тепло от печи, в которую совсем недавно подкинули сухие поленья. Старик-булчут
проворно поставил перед нами строганину из чира, тонкие оладьи, картошку и
жареную сахатину, а в чороне принёс кумыс.
— Кушайте, кушайте, — гостеприимно суетился он. — Это Нюргуяна готовила.
Всё вкусное.
— Жена ваша? — полюбопытствовал я.
— Нет. Дочка.
Виктор кашлянул и с удивлением посмотрел на Сэргэха, однако же промолчал,
но по всему было видно, что наш старший впервые об этом слышит.
— А где она? — сразу воодушевился Илья, парень смышлёный, но ветреный и
падкий до женского пола. — Пускай с нами обедать садится.
— Ешь давай, — остудил его Виктор.
— Нюргуяна только вечером вернётся, — усмехнулся Сэргэх. — На смене она,
медсестрой работает. Я вас на отдых в другой дом провожу, что напротив, а здесь мы с
дочкой будем.
Соседний дом был просторнее и чище. Он ещё не так хорошо протопился и
непривычно пах оленьей шкурой. Я заприметил в углу коридора диковинно вышитые
2 Друг, не смущайся! (якут.)
3 Рады дорогим гостям! (якут.)
4 Привет (якут.)
2
бусами чёрные унты, накрытые целлофаном, — видимо, для лучшей сохранности. На
одной из стен висело панно из кости и меха с изображением охоты на лося, а рядом
— лоскутная мозаика с орнаментом. Дом, поделённый на две части, обставлен
простенькой, но современной мебелью, и необходимая утварь была в наличии.
Мы как-то интуитивно поделили территорию, и я, улёгшись на доставшейся мне
жёсткой кровати, быстро провалился в долгожданный сон.
Мне снилось, что я стою посреди ослепительно-яркого снежного утра и
наблюдаю, как крупный ворон склёвывает со снега мёрзлую бруснику. Потом меня
окликнул женский голос, и я, обернувшись, увидел девушку в бууктаах сон5 верхом на
празднично украшенном олене. Лицо её скрывала обрядовая маска невесты. Она
посмотрела на меня и протянула руку. На ладони её, к моему большому удивлению,
сидела прозрачная стрекоза. А потом тот же ворон, что собирал ягоду, покружил над
незнакомкой и опустился к ней на плечо. Она рассмеялась, свободной рукой
развернула оленя и неспешно двинулась вперёд, повторяя: «Мин эйигин тута
биллим6». Я совершенно точно понял её, хотя не знал языка, за исключением
некоторых фраз. «Хаалыа -дьол булуоҥ ҥ»7, — добавила незнакомка, не оборачиваясь.
Я открыл глаза. Сон встревожил меня, настолько он был реальным, вплоть до
северного мороза, который я ощутил всем телом. К тому же, привычное чувство
одиночества усилилось. Мои товарищи мирно спали после долгой, утомительной
дороги, но я уже не хотел лежать и, накинув пуховик, вышел во двор. Там, у крыльца
напротив, стоял Сэргэх и курил трубку. Пёс рванул было ко мне, но хозяин быстро
осадил его:
— Стой, Догор, стой.
— Что означает его кличка? — спросил я, подойдя ближе.
Старик улыбнулся:
5 Национальное пуховое пальто для праздника
6 Я тебя сразу узнала (якут.)
7 Останешься – счастье найдёшь
3
— Догор — значит друг. Без такого друга охотнику нельзя. А вообще, —
добавил он, выпустив изо рта клубок горьковатого густого дыма, — у нас с ним
особые отношения. Он мне однажды жизнь спас.
— Расскажите, — оживился я.
— По осени это было, — охотно продолжил Сэргэх, — уже лежал снег. Мы с
товарищами пошли на сохатого — мяса его до конца зимы хватит. Ну и разбрелись по
тайге — кто верхом, кто — пеший. Целый день с собаками зверя гоняли-гоняли, и всё
к удаче, вроде, шло, но вдруг я неосторожно оступился, угодив в нору. Почти сразу
понял, что сломал ногу.
— Как же вы выкрутились? — проявил я участие.
— Лежу на остывшей земле и, вместо того, чтобы предпринять чего-то, думаю:
«Неужели Байанай моё угощение не принял?».
Булчут усмехнулся.
— Это я попозже и ползти пытался, и на помощь звать, только зря. Догор вокруг
меня суетится, лает, мордой в бок тычет... «Тихо, тихо», — успокаиваю его. Вскоре
смеркаться начало. Я прислушался — глухо — знал, что в пылу охоты далеко от всех
ушёл, а в тайге всегда непросто найтись. Нога распухла и ныла нестерпимо, так, что
пришлось снять ичиги. Я расчистил себе место от снега и примостился, как смог.
Догор лёг рядом: сначала прижался к животу, потом свернулся у ног...обходил то
сзади, то спереди, чувствуя, что мне нужна его помощь.
Ночь прошла почти без сна. Под утро я кое-как задремал, но вдруг резкий лай
Догора заставил меня очнуться. Тот рванул в сторону, откуда мы пришли. Лает, аж
захлёбывается, а потом исчез из вида. Я приподнялся на локоть и ружьё приготовил.
Вдруг, думаю, дедушка пожаловал. Дедушкой мы медведя зовём. Ну, помаленьку лай
стих, хотя и ненадолго — слышу: шум, голоса знакомые, а там и дружочек мой
первым показался. «Үчүгэй8, — кричу, — молодец!», а сам обессилел почти.
Товарищи меня подняли, на лошадь затащили и к балагану. Дальше сразу в машину и
до больницы повезли... Как видишь, живой-здоровый.
— Действительно, настоящий друг, — заключил я. — Как же он к вам попал,
Сэргэх?
8 Хороший (якут.)
4
— А вот тут история с точностью наоборот была. Якуты, ведь, как собаку себе
отбирают? Испытывают её ещё щенком — кинут выводок в глубокий сугроб и глядят,
кто первым выберется. Сильный нору делает и на свет тянется, слабый — в снегу
погибает.
— Сурово.
— При суровых условиях в тайге нужны сильные помощники. Но вот, что
интересно: Догор проверку не прошёл, а я почему-то решил дать ему шанс. За шкирку
вытащил и за пазуху... Мне будто чутьё подсказало, что добрый друг и охотник из
него выйдет.
Пёс, в очередной раз услышав свою кличку, поднял морду.
— Четырёхглазые псы — непростые, — улыбнулся старик и указал на тёмные
пятнышки над глазами подпалого, а потом добавил:
— Мы с ним, по собачьим меркам, почти ровесники. Ладно, пойду баню
готовить вам, а вечером за ужином соберёмся.
В долине Туймаада уже вскрылась Лена и понесла дикие воды на север. В день,
когда мы приехали, великий ледоход оставил на буром берегу груды огромных
ледяных игл, похожих на битое стекло. Вздыбившаяся река глухо ворчала, стало
ветрено, грифельное небо задождило, и стихия, замерев после обеда на пару часов,
снова пришла в движение. Ледяные валуны, плотно спрессованные, таранили друг
друга, теснясь к берегу. Я заворожённо смотрел на эту мощь, не в силах уйти. Весна
только-только начала ощущаться, но речная колыбель уже плавилась, являя великую
силу жизни...
Вечером, после хорошей бани, мы уже сидели в общей комнате у огня в доме
булчута за ужином. У печи грелся Догор, полакомившись угощением с хозяйского
стола. Изредка вздрагивая, словно гонясь во сне за зверем, он порыкивал, потом вдруг
открывал глаза и, поведя носом, успокаивался и снова впадал в дремоту. Виктор с
Сэргэхом вспоминали первые свои вылазки в тайгу, рассказывали охотничьи байки.
Неожиданно послышался далёкий звон колокола, и Сэргэх объяснил, что это
началась служба в храме Благовещения. В ту же минуту в комнату тихо вошла
5
девушка совершенно славянской внешности, даже не сахалярка, короткостриженая,
белолицая, что очень удивило нас. Сердце моё дрогнуло, словно откликаясь на порыв
тёплого скорого ветра. Я непостижимо затосковал по чему-то родному, чего у меня
ещё не было.
Её уютно украшало серое, ниже колен, просторное платье, рукава едва
прикрывали запястья, на шее, сбегая в узенький вырез, поблёскивал православный
крестик. Вежливо поздоровавшись, она спросила, не нужно ли нам ещё чего-нибудь.
— Это моя дочка Нюргуяна, — представил её старик.
— Сергей, — оправившись, первым отозвался я, а следом и Виктор с Ильёй.
Девушка стеснительно опустила глаза, и Сэргэх, заметив это, быстро отправил
её обратно, сославшись на то, что всего хватает. Нюргуяна вышла и до конца вечера
не показывалась из своей комнаты. Лишь перед самым нашим уходом она выглянула,
чтобы попрощаться, и мне показалось, что смотрела она только на меня.
Рано утром хозяин добротно снарядил лошадей, коренастых и широкогрудых.
Он предупредил нас, чтобы мы не умудрились случайно съесть угощение,
предназначенное для Духа леса — шумливого Байаная, которого перед началом дела
обязательно нужно задобрить. Мы взяли провизию, технику, а булчут, соответственно,
ружьё и выдвинулись в тайгу. Догор, ведомый инстинктами, уверенно побежал
впереди...
— Пойдём прямиком к нашему угодью — там и расположимся, — сообщил
Сэргэх.
Шли, не торопясь и плотно держась друг друга. Солнце поднялось высоко,
прогрело воздух и землю, и проталины дали выход пушистым подснежникам. Через
десять километров, в горной пади, показалось начало угодья с несколькими
балаганами. Собственно, с этого места и началась съёмка. Лошадей мы разнуздали и
отвели за изгороди в стойбище. Сэргэх развёл огонь, угостил старика Байаная —
покровителя охотников — оладьями и кумысом, чтобы тот даровал нам удачу, и Дух
леса не подвёл — на следующий день старик подстрелил нескольких гусей.
Ближе к вечеру мы принялись варить в котелке походное жаркое из мяса,
привезённого с собой, и картошки. Догор то и дело убегал в низину и возвращался
6
оттуда возбуждённым, делал несколько кругов вокруг нас, затаивался в старой будке,
а потом снова убегал. Сэргэх задумался и пошёл за ружьём:
— Как бы гость к нам незваный не забрёл.
Он не ошибся. Но каково было наше удивление, когда гостем оказался
маленький слепой комочек, принесённый Догором в зубах. Он аккуратно положил
новорождённого, от силы суточного, кутёнка, и вновь умчался в низину. Всё
повторилось. Когда пёс метнулся в следующий раз, мы все, кроме Ильи, кинулись за
ним...
В месте, куда привёл нас подпалый пёс, лежала не до конца ощенившаяся сука
со вздутым животом. Глаза её остекленели, зубы обнажились. Она издохла совсем
недавно, а потому обнаруженные нами ещё двое щенков, жадно присосавшись к её
остывающему телу, ели молоко. Дождавшись, когда детёныши отлипнут от матери,
Сэргэх поднял их и, передав Виктору, велел нам обоим возвращаться к балагану.
Булчута не было примерно с час. За это время внутри хижины мы соорудили
что-то вроде вольера, накидали тряпок и поместили туда выводок. Меня страшно
поразила увиденная в низине картина, но то, что произошло дальше, не укладывалось
с первого раза в голове.
Мы с ребятами сидели у костра, когда наконец-то вернулся Сэргэх. Одежда его
была испачкана кровью, а в руках он держал ещё одного щенка, мокрого, с только что
обрезанной пуповиной.
— Виктор, воды тёплой дай да полотенце какое почище. Этот живой пока,
второй мёртвый уже был...
— Ты что сделал? — суетился Виктор, выполняя поручение старика.
Тот кинул спокойный взгляд на товарища и, ничего не отвечая, принялся
обмывать новорождённого.
— Неси к остальным, только заверни во что-нибудь сухое. Надо подумать, как
их кормить.
С этими словами Сэргэх вытащил из кармана нож и не спеша отмыл его от
собачьей крови.
7
В посёлок мы вернулись на третий вечер, всё это время выкармливая кутят
кумысом через «соску», смастерённую Сэргэхом из полиэтиленового пакета.
Обратной дорогой в улус я всё думал над случайно услышанным ночью разговором
между стариком и Виктором, из которого я узнал, что Нюргуяна с братом приехали на
Север несколько лет назад. Ни отца, ни матери, ни своих семей у них не было. Иван,
порядком старше сестры, имел не хитрую работёнку — шабашил — платил за
съёмную квартиру, а Нюргуяна — недавняя выпускница медколледжа, ещё и на ноги
не встала толком. Жили, как получалось, да вскоре Иван крупно проворовался у
местных, в бега подался, а девчонка одна осталась. Сэргэх её возле соседского дома
встретил, когда она по дворам спрашивала комнату внаём. Старик сразу сказал: «Живи
у меня, дочка, сколько нужно. А там сама решишь, куда тебе дальше». Узнал я так же,
что по паспорту зовут её Настей, и работает она в районной больнице...
Нюргуяна встретила нас во дворе, сразу помогла Сэргэху развьючить лошадь,
сняла подвязанную дичь, да так ловко, что я удивился её сноровке. Догор вился у ног
девушки, ласкался, пригибаясь к земле.
— У нас пополнение, — устало улыбнулся булчут и вытащил из сумки
завёрнутых малышей.
Никогда не видел я такого нежного изумления, какое было на лице Нюргуяны.
Она приоткрыла рот и взвизгнула:
— Откуда, Сэргэх?
Потом обвела блестящими глазами нас и, заметив, как я любуюсь ею,
покраснела и улыбнулась.
— Киниэхэ, быһыылаах, кэргэн9! — строго одёрнул старик. — Принимай
сосунков.
Она опустила голову и уже не глядя на меня, быстро ушла в дом с живым
свёртком.
— Ты не увлекай её, смотри, если не серьёзно, — наставлял меня хозяин.
9 Возможно, он женат! (якут.)
8
Приближался наш отъезд, а мне так и не удалось даже заговорить с ней. За
последним ужином Сэргэх не спускал с меня суровых глаз, заметив, что я ловлю
каждое, даже самое лёгкое, движение его дочери. Мне не была известна вся её
истории, но почему-то она вызывала во мне сочувствие. Когда все стали расходиться,
готовясь ко сну, Нюргуяна показалась из своей комнаты с маленьким мешочком в
руках, и сама окликнула меня. Сэргэх одобрительно кивнул и вышел с ребятами во
двор.
— Я хотела вам на память кое-что подарить, — неожиданно заявила Нюргуяна.
Я обрадовался и смутился одновременно, всё внутри меня стучало от волнения.
— Пока вы в тайге были, мне на рынке какая-то женщина предложила купить
безделушки. Я почти дальше прошла, так она не отстаёт: «Купи, выручи — пожрать
нечего. Хоть сотку дай». Говорит, а сама то шкатулочку дешёвую мне под нос суёт,
торгуется, то серёжки, то статуэтки. «Ворованные?» — спрашиваю. Крестится, глаза
округлила: «Да Бог с тобой». Я ей сотню просто так протянула и ничего не взяла, но
только уходить собралась, она из-под скатёрки бумажку вытащила и разворачивает. Я
отмахнулась. «За три сотни возьми, а, подруга? Жрать нечего. Гляди, цацка какая», —
и достаёт из свёртка вот это, — Нюргуяна протянула мне мешочек. — Я о вас
подумала, когда на вещицу эту взглянула, сразу решила, что в подарок возьму. Не
отказывайтесь.
— Да как же я откажусь, — принял я мешочек и, развязав тонкие тесёмки, чуть
не обмер — внутри лежала серебряная стрекоза с прозрачными крыльями.
... В самом конце стремительного лета, никого не предупредив, я снова приехал
в Нижний Бестях. Не мог не приехать... Пора белых ночей уже прошла, совсем тонкая
дымка, предвестник скорой осени, — плыла, чуть касаясь утреннего берега Лены. По
навигатору я быстро отыскал улицу и вошёл в незапертую калитку. До этого момента
нисколько не волновался, а тут вдруг накрыло с головой. Догор первым подбежал ко
мне и принялся ласкаться и подавать голос. Немного потрепав его, я двинулся к дому,
возле которого на бельевой верёвке штильно сохло бельё, и уже на крыльце
столкнулся с Сэргэхом, поспешившем на шум. Я неожиданно для самого себя горячо
обнял старика. Искренним была и его радость:
9
— Я знал, что рано или поздно ты вернёшься, — похлопал он меня по плечу. —
Она тоже не сомневалась... Ждала... А вот, — кивнул старик на выскочившего из
дома щенка, — узнаёшь?
Я присмотрелся и точно узнал в нём одного из спасённых в низине, того самого,
которого булчут принёс последним. Судьба его пометила бесформенным бурым
пятнышком на боку и небольшим шрамом над глазом, когда вдыхала в него жизнь.
— А остальные где?
— Все хозяев своих нашли. А Умку себе оставил. Я ещё тогда решил: если
оклемается, значит охота к жизни большая, значит — мой будет. Ты проходи, друг,
проходи в дом...
Мирно несла свои воды готовящаяся к холодам Лена. Над северной землёй выше
поднималось неизменное белое солнце.
───── ⋆⋅☆⋅⋆ ─────
Николай Александрович Толстиков
(род. 1958, Вологда) - российский писатель.
Член Союза писателей России. Священнослужитель храма святителя Николая во Владычной слободе города Вологды.
─── ⋆⋅☆⋅⋆ ───
Биография - читать далее
Окончил Литературный институт имени А.М.Горького, работал в газетах. Принял духовный сан, и ныне - священнослужитель храма святителя Николая во Владычной слободе города Вологды. Свои рассказы и повести публиковал в российских и зарубежных изданиях: еженедельниках "Литературная Россия" и "Наша Канада", журналах "Крещатик", "Новый Берег", "Чайка","Русский дом", "Наша улица", "Север","Лад", “Южная звезда», «Сибирские огни», "Вологодская литература", «Северная Аврора», «Наше поколение», "Венский литератор", альманахах "Литрос", «Братина» и «Невский альманах». Автор 4 книг прозы, вышедших в Вологде и Москве. Победитель в номинации "проза" международного литературного фестиваля "Дрезден-2007" , лауреат "Литературной Вены-2008 и 2010»", лауреат международного конкурса, посвященного 200-летию Н.В.Гоголя, победитель конкурса имени Ю.Дружникова на лучший рассказ журнала "Чайка" ( США ). Член Союза писателей России .
Н.А.ТОЛСТИКОВ - Произведения ⤵️
УГОЛЕК
рассказ
1
Священник отец Сергий молод, белозуб, с пышной шапкой русых кудрей на голове, высок и строен, с лица с пробивающейся на скулах бородкой – просящий взгляд добрых, с лукавинкой, глаз:
- Отец, дорогой, ну поехали! Тряхни стариной!
В ответ я молчу, раздумываю. Далековато собрались: тот храм где-то в глухих лесах под Тотьмой. Местные остряки утверждают, что будто даже Петр Первый, когда в Архангельск нашими краями проезжал, от того места открестился: ни за что не приверну , то – тьма!
- Да там же не по одну Пасху кряду не служили, батюшки нет!
Отец Сергий знает, как вдохновить – от службы Богу я не бегал.
- А вот и карета подана!
В ворота ограды нашего городского храма неторопливо и солидно вкатился иноземный джип. Из-за руля его легко выскользнул кучерявый смуглый парнишка в спортивном костюме. Оббежав капот, он распахнул дверцу перед спутницей - дородной девахой, пестро одетой, короткоостриженной, грудастой блондинкой.
Матушка отца Сергия Елена, скромная неприметная толстушечка, радостно с ней облобызалась, как со старой знакомой.
- Кто такие? – потихоньку интересуюсь у отца Сергия, после того, как молодец, неумело сложив ковшиком ладошки, принял благословение батюшки и отошел обратно к своей «пассии».
Алик и Анжела. «Новые русские», вернее – дети «новых русских». У Алика папаша владелец ликеро-водочного завода, сын ему – полноправный компаньон. Присмотрелся я получше: это только с виду Алик парнишечка, худенький и шустрый, но возле его внимательных умных глаз уже морщинки основательно проклюнулись. Отцу Сергию наверняка ровесник – под тридцатник.
Голос у супружницы Алика – напористый, как пулеметная очередь, четко и правильно произносящий слова – где-то я его слышал прежде и довольно часто. Выяснилось: на областном радио Анжела работала диктором и ведущей популярных передач. Вот откуда так бойка на язык – слова со стороны в ее речь не втиснешь. Но это в прошлом, до знакомства с Аликом, теперь она только верная жена и в доме, понятно – не в хибарке, полная хозяйка. Алик влюблен в нее совсем по – мальчишечьи: каждое мало-мальское желание норовит предугадать и тут же выполнить, и все-то надо ему приласкаться к ней, поцеловать украдкой или на ушко приятное шепнуть. А обожжется Алик об чей-то посторонний взгляд – и уши, ровно маки, запунцовеют.
Не укрылось: когда садились в машину, глянули молодые друг дружке в глаза виновато-тревожно, потаенная в их взорах то ли грусть, то ли боль просквозила.
«Смилостивится Господь. Образуется у вас все. Помолимся… За тем и едем. – шепнула матушка Елена Анжеле и, успокаивая, погладила ее по руке.
Знать, по делу собрались, не просто так с жиру бесятся.
Отец Сергий размашистым крестом осенил салон джипа, спели тропарь святителю Николаю Мир Ликийских чудотворцу, покровителю всех путешествующих , и – с Богом!
Пасха Христова в этом году ранняя была. В городе солнышко на улицах асфальт просушило, грязь под заборы загнало, но стоило нам выехать за окраину и убедились сразу – не торопится зима угорбатиться восвояси. Чем дальше на север, тем реже по полям мелькают пригорки с робко пробивающейся на их хребтинах молодой травкой; в низинах, оврагах, буераках еще таятся ноздреватые блекло-сиреневые пластушины снега. А когда почти вплотную подступает к дороге сумрачный лес, не по себе становится – упаси, Боже, сунуться туда, за крайние сосны и ели, в сугробах еще только так закупаешься!
По ровной «шоссейке» меня укачало, сморило; я вытряхнулся из полусна, вздрогнув от дикторского безоговорочно-требовательного голоса Анжелы:
- Алику пора отдохнуть и поразмяться!
Алик, повернувшись к нам от баранки руля, виновато улыбался: мол, мог бы мчаться без передышки и дальше, да вот…
Место для отдыха его супружница выбрала по наитию или случайно. Из низины лента дороги взметнулась на вершину высокого холма, солнце поднялось к полудню, обогрело застывшую за ночь землю– и такая даль открылась кругом, дух захватило! Но словно мрачная тень облака на солнышко набежала - немного в стороне от дороги краснели пятнами выщербленного кирпича руины храма. Ни куполов с крестами, ни колокольни, один растрескавшийся остов с черными провалами окон и белыми стволиками молоденьких березок с просыпающимися почками в расселинах кирпичной кладки. Сразу от храма – заполоненная прошлогодним сухим бурьяном улица обезлюдевшей деревеньки с парой-тройкой полуразвалившихся домов.
Кружит незримо печальный ангел над местом сим, ибо над каждым храмом, пусть даже от него людская злоба, дурость или безверие не оставили и следа, все равно расправляет он свои крыла…
2
Вот нужная отворотка от шоссе, джип неуверенно запетлял по проселку. Тащились так мы еще неведомо сколько, и вдруг - в прогалах редкого чахлого ельника на дорожной обочине мелькнули раз-другой живо-весело нарядные, под цвет весеннего неба, с желтыми звездочками поверху, церковные маковки. А вскоре и весь храм стал виден – на взгорочке крутого берега над речной излучиной белобоко высится; длинной чередой к нему - дома деревенской улицы.
Повеселело на сердце…
У крайнего домишки, улезшего почти по самые подоконники в землю, топтался мужичок в фуфайке и в нахлобученной на голову зимней шапке с распущенными ушами. Он старательно прикладывал козырьком к глазам ладошку, пытаясь разглядеть того, кто рискнул сунуться сюда на легковой машине.
- Не узнаешь? – спросил меня отец Сергий и кивнул Алику, чтобы остановился.
Мужичок, заметив священника, поспешно сдернул с головы шапку, шагнул к машине. Черные, с щедрой проседью, длинные волосы по-поповски стянуты в жиденький хвостик; с бледного лица глядят с потаенной печалью большие черные глаза.
Володя-богомаз, точно он!..
Когда восстанавливали в городе наш храм, потребовалось подновить уцелевшие фрески на стенах. Несколько десятилетий в храме ютился какой-то складишко, слава Богу, не клуб и не баня, вот и сохранилось кое-что.
Мастеровитый реставратор ныне в большой цене, днем с огнем его в провинции не сыщешь, и тогда находятся ребята попроще. Умельцы эти кочуют из города в город, из села в село, где им дело в храме, побогаче или победнее, всегда есть. Кто они – художники ли неудачники или с талантишком самоучки – никто их особо не расспрашивает. Посмотрит заказчик-батюшка на начальный образчик работы, крякнет одобрительно и махнет широким раструбом рукава рясы – благословляю! Прокатится времечко, выполнят богомазы заказ и – вольные птицы, дальше по Руси.
Володя, тот, при нашем храме остался. Взяли его сторожем. В маленькой хибарке сторожки, где он поселился, появились подрамники с холстами. Володя не только ночами бродил с колотухой внутри ограды и отпугивал воров, но, отоспавшись, целый день проводил за холстом с кистью в руке. Если кто заглядывал невзначай, то Володя поспешно закидывал холст куском материи и смущенно улыбался. Пришельцы уходили обескураженные, но, порассудив, махали рукой: когда-нибудь сам посмотреть пригласит, а пока отвадился человек от кочевой жизни и то ладно.
Вскоре истинная причина выяснилась, почему это художник остался у нас…
За «свечной ящик» продавец срочно потребовался, и кто-то из прихожан привел молодую женщину. Дожидаясь настоятеля, жалась она к дверям в притворе, одетая в долгополую темную одежду, замотанная по-старушечьи по самые брови в полушалок. К плечу ее льнула девчушка лет двенадцати, другая, поменьше, подпрыгивала нетерпеливо рядом и теребила мать за ладонь.
- Беженцы они, с «югов», - поясняла прихожанка, дальняя их родственница. – Приютились у меня на первое время…
Весной, после суровых великопостных дней, разглядели все, что Иоанна, помимо доброжелательного и мягкого нрава, еще и очень красива. Расцвела прямо-таки. Что ж, Володя-богомаз красоту видеть и ценить умел. И вот уже просил он у настоятеля отдать для новой семьи комнату-чуланчик, смежную со своей мастерской в сторожке…
Пропали Володя и Иоанна вместе с дочками внезапно, вроде б уехали куда-то к родне да и не вернулись. «Опять потянула нашего богомаза кочевая жизнь! – решили прихожане. – И семейство с собой для повады прихватил. Вольному – воля…»
И теперь вот, в этой глуши, Володя, суетливо забегая вперед с края тропинки, вел нас к своему обиталищу, а на крылечке, приветливо улыбаясь, встречала гостей Иоанна. Вернулась, оказывается, на родину, в дедовский дом, откуда еще девчушкой была увезена родителями в поисках призрачного счастья на чужбину.
В избе – без особых затей, небогато, только что в одном углу, у окна, Володины холсты. И опять был верен себе скромняга-художник: поспешно забросил холст покрывалом.
- Вот докончу, чуть-чуть осталось… А для вас, батюшка, все готово.
На другом холсте неброский пейзаж – широкая унылая гладь реки под снегом, череда темных домишек на дальнем берегу, но возле них весело зеленеет сосновый бор, а над всем, на фоне морозно-багрового предзакатного неба, на крутизне над речной излучиной – торжественно! – храм.
Отец Сергий, довольно хмыкнув, достал кошелек и протянул деньги Володе. Тот смял их в кулаке и, плохо скрывая радость, забормотал торопливо:
- Обновок дочкам накуплю! Давно ждут!
Дочери вышли из тесной горенки-передней, благословились у отца Сергия. Старшие уже невесты, обе белолицые, русые – вылитая мать, а младшенькая, пятилеточка, смуглая, черные волосы в кудряшках и глазенки черненькие, Володины, только не с незатаенной печалью, а живые, веселые.
Володя хотел въерошить младшей дочке кудри на голове, но вдруг содрогнулся и аж согнулся весь от накатившегося приступа кашля. Он и прежде покашливал, прикрываясь рукой, да мы не обратили внимания.
- Простудился я. – отдышавшись, наконец проговорил Володя и, смахивая капли пота, провел ладонью по расцветшему нездоровым румянцем лицу. – На тот берег еще по льду на «натуру» бегал, чтобы картину дописать, в промоине и искупался… Вы прямо сейчас в храм пойдете? Я провожу, ключи вот возьму!
- Сами бы дошли, страж ты наш неизменный! – ласково сказал ему отец Сергий.
- Нет, нет! Я быстро! – засуетился Володя.
На крылечке Анжела брезгливо отстранилась от художника – порог дома она даже не переступала, топталась в сенях, и громко прошептала матушке Елене:
- Тут у него не простудой пахнет, а много хуже, держитесь подальше… Как только люди не живут!
3
Весь крутой взлобок берега под храмом, прогретый щедро солнцем, зеленел робкой первой травой. От разлившейся реки веяло свежестью, холодом; темная поверхность воды поблескивала неподвижной гладью, и только по середине, на стремнине, течение несло льдины, бревна, коряги, всякий мусор. Временами течение вроде б как замедлялось, стремнина очищалась, но за речной излучиной грозно нарастал гул, что-то гибельно трещало, и вдруг ахал точно взрыв ; опять река несла вырвавшиеся из затора льдины.
После потаенного сумрака в храме глаза слепило солнце, и со взгорка к воде по узкой деревянной лесенке мы с отцом Сергием спускались боязливо, цепляясь за хлипкие ненадежные перила. В храме, обычном, деревенском, с простоватой росписью на стенах, ткаными домашними половичками, постеленными на дощатом полу, неожиданным было увидеть резной иконостас из нежного розового мрамора. На витых столбиках его и арках над образами каждый крестик, листочек, ангелок вырезаны тщательно и с любовью. Предзакатное солнце заглянуло в окна храма, и мрамор засветился тепло.
- Откуда ж чудо такое?! Это в Москве или в Питере вряд ли где увидишь!
Отец Сергий в ответ на мои восклицания улыбается: дескать, не жалеешь теперь, что сюда поехал, и потом неторопливо рассказывает, глядя на проплывающие по реке льдины:
- Уж как слышал… Село здешнее Пожарским не потому, что когда-то горело, называется. В начале девятнадцатого века отошло оно во владение князю Пожарскому, последнему в роду. Бездетен был князь и уже немолод, переживал, что не оставит по себе наследника. Однажды приехал он из Питера имение свое новое глянуть,а тут старец столетний при храме обретается, проведал он про князеву беду. « Укрась, говорит, сей храм, мил человек, во славу Божию, чтоб слава о нем по всей округе пошла! И тебя Господь наградит».
Князь богомольный был, пораскинул умом туда-сюда и заказал в Питере мастерам иконостас из итальянского мрамора. Привезли его, установили. Красотища! И предсказание вскоре сбылось: понесла княгиня и родила долгожданного сына. С той поры и стали сюда приезжать и молить Господа о чадородии отчаявшиеся супружеские пары…
Эту историю моя матушка Анжеле рассказала. Лежали они в одной палате. Моя двойней разрешилась, а та скинула, и врачи вдобавок приговор вынесли – детей иметь не сможет. Но на все воля Божья…
4
С раннего утра еще в храме пустовато. К отцу Сергию перед аналоем жмется на исповедь очередишка из нескольких старушек, да «новые русские» наши, Алик с Анжелой, стоят неподалеку от царских врат, напротив храмовой иконы Богородицы. Зажгли большие, самые дорогие, какие нашлись, свечи, перекрестились робко и неумело, взялись за руки; оба вглядываются, не отрываясь, в богородицын лик.
С клироса зачастил «часы» старушечий голос; в храм мало-помалу стал набираться народ. В конце литургии мы с отцом Сергием, собираясь выйти на крестный ход, уже едва протискивались к выходу из храма вслед за старичком-хоругвеносцем и певчими.
Тут же стояла вместе со стайкой ребятишек Володина младшая девчонка. И надо же – в узком проеме выхода на паперть кто-то невзначай подтолкнул меня под локоть, и кадило в моей руке, звякнув цепочками, ударилось об створку ворот. Живыми светлячками разлетелись угольки, и один из них обжег нежную щечку Володиной дочки. Девчушка испуганно закрыла личико ладошками, закричала «Мама, мамочка!..» и ткнулась в обтянутые джинсами ноги Анжелы. Молодые на правах почетных гостей шли вплотную за священнослужителями. Анжела подхватила девочку на руки, прижала к себе, успокаивая, что-то зашептала на ушко.
Мимолетной заминки никто и не заметил, разве что я, старый неуклюжий медведь, да отец Сергий и «новые русские» наши. На верхотуре, на звоннице задорно перекликались колокола, над народом, потихоньку выходящим из храма, торжественно-радостно плыло:
«Христос воскресе из мервых,
Смертию смерть поправ,
И сущим во гробех живот даровав.
Христос воскресе из мертвых!..»
Анжела с девчонкой на руках обошла кругом со всеми вместе храм; потом уже, когда закончилась служба, и разошлись по домам истинные прихожане и случайные «захожане», мы обнаружили ее сидящей на лавочке за домиком трапезной. Девчонка спала, положив голову Анжеле на плечо; на щечке ее краснело пятнышко ожога.
- Тихо, тихо!.. – зашипела Анжела на бросившегося к ней обрадовано Алика. Тот еще был и весь мокрехонек, с ног до головы – на крестном ходу таскал за батюшкой «иорданчик» со святой водой для кропления мирян.
- Где этот ваш…Володя? – по-прежнему шепотом спросила Анжела и, не дожидаясь ответа, для пущей, видимо, убедительности округлив глаза с размазанной краской с ресниц, сказала Алику с капризными и одновременно приказными нотками в голосе:
- Всё, солнце моё! Решено – берем девочку себе!.. И на тебя, посмотри, она даже немножко похожа!
Алик согласно кивнул.
Володя с Иоанной легки на помине: подошли скорым шагом, встревоженные, видно, кто-то из ребятишек нанаушничал о происшествии.
Иоанна хотела взять у Анжелы спящую девочку, но не тут-то было: та и не подумала ее отдавать, обняла крепче.
- Мы хотим ее удочерить. Надеюсь, вы не против? – может быть, впервые просяще, а не привычно требовательно: дескать, все нам дозволено, проговорила она. – У нас ей будет хорошо, получит прекрасное воспитание.
У Иоанны зарделись щеки, она решительным движением высвободила захныкавшую спросонок дочку из объятий Анжелы.
- Не кукла она вам! – сказала сердито. – Мы своих детей не раздаём!
И, гордо запрокинув голову, пошла, прижимая дочку к себе. Володя, оглядываясь, побрел за нею.
- Вы же бедные! Какое будущее девочку-то ждет, подумайте! – кричала им вслед Анжела. – Ну, не понимают люди своего счастья!
И уж последнее выдохнула горько, чуть слышно:
- Она же меня мамой назвала…
Алик, задрав капот джипа, стал сосредоточенно копаться в моторе, Анжела забралась в салон и сидела там с отрешенным видом, вытирая слёзы. Матушка Елена, подобравшись потихоньку к ней, зашептала что-то успокаивающе. Я пошел искать отца Сергия – пожалуй, пора и честь знать, в дорогу собираться. А он тут, неподалеку, был, слышал все:
- Молодцы, однако! – похвалил. А кого - и непонятно.
Когда джип подкатил к выезду из села, впереди замаячил вдруг Володя с каким-то свертком в руках.
- Подождите! – он развернул сверток; это была картина. Белоснежный храм опоясывал по изумрудно-зеленому холму крестный ход; сверкали хоругви, за священством шёл принаряженный празднично люд, взрослые и дети. И в напоенном весною воздухе, в солнечном радостном свете разливалась благодать. «Красная Горка!»
- Последний штришок дописал… И дарю вам ее, дарю! – свернув холст, Володя совал его в окно автомобиля Анжеле и Алику. – Простите нас…
Всю обратную неблизкую дорогу ехали мы, не проронив и слова: каждого, видно, одолевали свои думки. Только у въезда в город Анжела, словно очнувшись от тяжкого забытья, попросила нас тихо:
- Помолитесь за Александра и Александру, так нас при крещении нарекли…
