МАНИФЕСТ

Я – человек. И заявляю прямо:
Моя душа несёт небесный свет.
Она – чиста, свободна и упряма.
И движима лишь истине вослед.

Я – человек. А значит, мне по праву
Принадлежит свобода быть собой.
Никто не смеет сыпать мне отраву
Или вести куда-то на убой!

Я – человек. И здесь моя планета.
Моя природа, воздух и вода.
Я торгашам накладываю вето
На результаты моего труда!

Я – человек. И я рабом не буду.
И весь мой Род и весь духовный свет.
Я говорю вранью, насилью, блуду
Своё категорическое нет!

Я – человек. Я сам себе опора.
Имею честь и совесть. Дух и стыд.
Плодами вашего разбойного разора
Я вместе с соплеменниками сыт!

Я – человек. Со знанием и весом.
Я знаю за собой свою вину...
Я – человек. И объявляю бесам
Святую беспощадную войну!

***

Он покинет разбитый Ковчег,
Примет на руки младшего сына,
И пойдёт, позабыв про ночлег,
Через топи, камыш и трясину.

Повинуясь бродяжьей судьбе,
Человечества древний предтеча
Всю тяжёлую ношу себе
Водрузит на усталые плечи.

Будет рядом тихонько жена
Ковылять, опираясь о посох.
Им отныне не будет нужна
Суета в повседневных вопросах.

Эти двое на голой земле
С малым выводком раннего детства,
Вместо тысяч, погрязших во зле,
Получили планету в наследство.

Им так много ещё предстоит
Возвести в этой крошечной жизни
На руинах своих Атлантид,
На костях затонувшей Отчизны.

Комья глины в остывшей золе,
Друг на друга ложась постепенно,
Приютят их сегодня во мгле
Обновлённой потопом Вселенной.

С их невзрачной постройки потом
Всё на свете завертится снова –
Непомерно тяжёлым трудом
В сопряжении дела и слова.

А сейчас он несёт на плечах
Целый мир – этот жалкий остаток! –
И нехитрую снедь, и очаг,
И шатёр из линялых заплаток.

Тихо дремлет на левой руке
Младший сын, убаюканный всеми,
Но клокочет на детском виске
В сизой жилке грядущее время!..

***

Ангел в белом, ангел в чёрном
В лапках слабеньких несут
Хлеб и воду заключённым,
Пережившим Страшный суд.

На дверях гремят засовы,
По решёткам вьётся плющ.
За стеной летают совы
Из ближайших райских кущ.

Пахнет плесенью и гарью,
Пахнет Господом самим…
Так и тянет плюнуть в харю
Надзирателям своим!

***

Брызгал слюною в мальчишеских спорах,
Гневно смотрел в небеса,
Но, к сожаленью, не выдумал порох,
Не изобрёл колеса.

Юность. Бунтарство. Попойки. Романы.
Страх заглянуть за черту.
Сытая вера в небесную манну
С манною кашей во рту.

Кто это был, тот – безумный, безусый –
Ждавший крутых перемен?
Видевший ровней себе Иисуса,
Если подняться с колен?

Было же всё по плечу, так откуда –
Эта усталость и боль?!
Словно Всевышний подкинул Иудой
Незавершённую роль.

Логика жизни. Проверка на прочность.
Кайф, порождающий шок.
Грубой коростой покрыла порочность
Розовый детский пушок.

Стой, озирайся и думай без гнева
Про окружающий быт,
Ангел заоблачный, топчущий небо
Парою грязных копыт.

***

Неспокойно сегодня. Но, как ни крути,
Подоплёка тоски не ясна.
Содрогается маятник сердца в груди
И лишает последнего сна.

Можно долго во мраке смотреть в зеркала
Или в окна слепые, но нет –
Не отыщешь того, что судьба забрала
За каких-нибудь несколько лет.

А начнёшь углубляться куда-то туда,
Где и вовсе затёрты следы,
Тут уже не составит большого труда
Довести эту ночь до беды.

На окно запотевшее нервно дыша,
Ты уверишься только в одном:
До немыслимой бездны способна душа
Доходить между явью и сном.

И пока за окном не забрезжит рассвет,
Как на стёкла: дыши, не дыши –
Не окончится этот мучительный бред
На подмостках усталой души.

Монолог поэта

Б. Рыжему

Собутыльники Господа Бога,
Донкихоты в потёртой джинсе,
Мы у жизни просили не много
И до славы дожили не все.

Гордецы, молодые поэты
С непочатой вселенной внутри –
В 37 уходили с планеты
Те, кто не был распят в 33.

Ни венка и ни траурной ленты
Не возложат на наши холмы,
Оттого что при жизни в легенды
Навсегда поселяемся мы.

Наши песни кочуют по свету
И читаются наши стихи.
И, кто знает, быть может, за это
Нам отмолятся наши грехи.

Мы у жизни просили не много
И до славы дожили не все –
Собутыльники Господа Бога,
Донкихоты в потёртой джинсе.

***

Ветшают сумрачно полотна,
С фасадов сыплется гранит,
И только – пригнанные плотно –
Слова Земля для нас хранит.

Ведутся споры о Гомере.
И врут, что выдуман Шекспир.
Лишь в их стихах, по крайней мере,
Во все века уверен мир.

При свете пасмурной лучины
Я почерк свой не узнаю,
Но без какой бы то причины
Кропаю летопись мою,

Надеясь втайне, что и это
Сказанье наших смутных лет,
Родившись под пером поэта,
Оставит в вечности свой след.

Когда поблёкнут мониторы,
Эпох грядущих существа
Из виртуального простора
Найдут среди руин слова.

И в них прочтут, что всё не ново
В мирах, кочующих во мгле.
И что бессмертно только слово –
Одно лишь Слово на Земле.

***

Бродит Гамлет, ставший тенью,
По отцовскому дворцу.
В Эльсиноре приведенью
Благочестье не к лицу.

То пройдёт, скрипя паркетом.
То задует сквозняком.
То в тенистом парке этом
Бродит за березняком.

Встанет ночью на погосте –
Полный гнева и обид –
И, разглядывая кости:
«Бедный Йорик!» – возопит.

У реки, бродя сутуло,
Просит в сумраке густом,
Чтоб Офелия всплеснула
Вдруг русалочьим хвостом!

Ищет он в закатном свете
Меж соборов и таверн:
Где Горацио? И эти –
Розенкранц и Гильденстерн?

После всех своих агоний
Он один попал сюда.
Даже Клавдий и Полоний
Растворились без следа.

Он погиб. А что в итоге? –
Несмотря на всю-то прыть,
Здесь решают только боги:
Быть нам, или же – не быть.

***

Листвою полон сад, цветущий над обрывом,
Где жёлтая Луна позолотила мрак.
И молится Христос с особенным надрывом.
А за его спиной глумится вечный враг.

Сомнений полон сад, дрожащий каждой веткой,
Где льётся столько слёз и праведных молитв.
Он кажется сейчас большой смертельной клеткой,
Возникшей на Земле для самых главных битв!

О, Гефсиманский сад! Немой свидетель чуда,
Ты видел двух стихий безмолвную борьбу!..
А где-то серебро кладёт в карман Иуда.
И спит седой Пилат на ложе, как в гробу.

Уже предрешена кровавая развязка.
Уже откован гвоздь и выстругана жердь.
И бледная заря легла, как будто краска,
На этот светлый лик, где неуместна смерть!

Нам остаётся ждать лишь трапезы последней –
Короткую, как сон, земную благодать!
И этот день уйдёт – бесследного бесследней,
Но сколько он тепла сумеет нам подать!

О, Гефсиманский сад, замедли время ночи!
Пусть бродит Он один. Один в пустом саду.
И смотрят на Него все ангельские очи!
И – жалкие глаза всех грешников в аду!

Он всю свою Любовь раздать всем людям хочет!..
Изорванный туман приносит ночь с реки.
И вот уже вовсю кричит горластый кочет!
А у ограды ждут Его ученики...

***

Никогда я не метил в герои.
Не любил Агамемнона рать.
И у стен достопамятной Трои
Ни за что не хотел умирать.

Но судьба настоящего грека –
Изначально во власти богов:
Как пушинку она человека
Выдувает с родных берегов.

И стою я в нечищеных латах
У крутой неприступной стены,
Где отряды Икаров крылатых
Для нормальной осады нужны.

Как соскучились руки по плугу,
По детишкам и верной жене:
Девять лет волочиться по кругу
По позициям выпало мне!

Охладевший к бессмысленной рубке –
Одиссей пропивает руно.
И Елене – увядшей голубке –
Хорошо за тридцатник давно.

Я-то помню: с чего – заваруха.
А другие – воюют за так.
Только лишь для поднятия духа
И вершится спектакль атак!

Порубились мы в прошлом не хило!
Но сейчас не об этом пою:
Нету с нами бедняги Ахилла,
И Патрокла убили в бою!

Но, в попытке врага облапошить, –
Командиры, морщиня чело,
Фаршируют ребятами лошадь...
Поглядим: может, выйдет чего.

***

По шатким ступеням, ведущим в кромешную бездну,
Ступал осторожно невидимый ангел в ночи,
Шепча темноте: «Не надейся, я здесь не исчезну!»
И ангельский лик проявлялся от света свечи.

Он верил наивно, что в бездне укажет дорогу
Отверженным душам, сошедшим когда-то во тьму.
И люди за светом свечи вдруг потянутся к Богу.
И тихо по шатким ступеням вернутся к Нему.

Он шёл между стен затвердевших навеки пороков.
Скользил на расплёсканной жёлчи никчёмной вражды.
Он видел булыжники душ самозванных пророков.
И вяз по колено в болоте житейской нужды.

И было темно. И он слышал бессчётные стоны
Безвинно заблудших в бессмысленной пепельной мгле.
И падшие ангелы – чёрные, словно вороны, –
Вовсю искушали несчастных на бедной Земле.

В кромешной пучине ему повстречалось иное, –
Где всеми потерянный рай безвозвратно забыт, –
Во всём этом чёртовом ужасе, адовом гное –
Вчерашние люди пытались налаживать быт.

И верили россказням сладкоголосого змея.
И ангелу света с презреньем смеялись в лицо.
А он, отступиться от Божьего слова не смея,
Стоял со свечой, беспросветностью взятый в кольцо.

И шёл он назад по ступеням – крутым и осклизлым,
Загаженным страшно и пахнущим остро мочой.
И чувствовал то, что становится жизненным смыслом –
Сходить и сходить в эту бездну с горящей свечой...

***

Светлых мыслей роняющий семя
В почву разума щедрой рукой, –
Я делю своё счастье со всеми.
Ежедневно. Строка за строкой.

Вопреки окружающим злобам,
Без разбора берущим в тиски, –
Неустанно целительным словом
Заполняю лакуны тоски.

В наше тёмное, смутное время,
Где любой – то ли глух, то ли слеп,
Я души этой солнечной бремя
Преломляю, как нищенский хлеб.

Ни отваги, ни спеси, ни прыти, –
Только вышнего слова грома! –
Вот вам сердце, берите! Берите
Без остатка в свои закрома!

Все мечты, все идеи, все мысли –
И с возвышенным чувством и без –
Белым облаком в небе повисли
И дождят благодатью небес.

Отступают невзгоды позорно.
И взамен несвершённых грехов
Колосятся вчерашние зёрна
Светлых мыслей на ниве стихов!

БЕЗДОМНЫЙ АНГЕЛ

Бездомному ангелу хочется к Богу.
Он изгнан из храма. Он лишний везде.
Пытаясь нащупать во мраке дорогу,
Он вверил судьбу путеводной звезде.

В долине иллюзий, соблазнов, обманов –
Крылатый бредёт одиноко в ночи –
Среди клочковатых и рваных туманов,
Где вязнут далёких созвездий лучи.

Он больше уже никому не хранитель.
Он изгнан судьбою в неведомый край –
С мечтой возвратиться в родную обитель –
На небе высоком, где призрачный рай.

Он гладит безродного пса мимоходом.
И тот хромоного плетётся за ним –
Гонимым закатом, гонимым восходом, –
Поскольку и сам отовсюду гоним...

И кот одноглазый, и голубь болезный,
И даже живущий лишь день мотылёк –
За ангелом нашим влекутся над бездной
На брезжащий в небе слепой огонёк.

Им верится в то, что осилят дорогу,
Какое б на свете ни встретилось зло...
Процессия странная тащится к Богу.
И странников лишь возрастает число.

Стараясь хоть как-то утешить друг друга,
Они неуклонно шагают сквозь тьму.
И если кому-то приходится туго, –
То ангел приходит на помощь к нему.

От голода им нелегко и от жажды!
И страшно, что всюду безумный Содом! –
Но всё-таки ангел вернётся однажды
На небо, где каждый отыщет свой дом!

***

Я к русской земле прикасаюсь руками,
С поклоном за всё, чем богата она.
На ней наши предки трудились веками.
Рождалась из пота и крови страна.

Я к русской земле прижимаюсь щекою.
И чувствую связь корневую свою
С огромной и нежной, щемящей такою, –
Где я, словно колос на ниве, стою.

Я к русской земле припадаю душою,
Вбирая всю мудрость её старины.
И чувствую связь с бесконечно большою
Историей многострадальной страны.

Я русской земле раскрываю объятья,
Вжимаясь в бескрайних снегов белизну,
Где спят беспробудно забытые братья.
И где я когда-нибудь тоже усну.

Я к русской земле обращаюсь с мольбою
Всей праведной силой сыновней любви:
– Каких ни нависло бы бед над тобою, –
Ты только живи! Умоляю, живи!

***

Пушкин ест морошку
Из любимых рук...
– Смерть ведь – понарошку?
Правда же, мой друг?!

Не было Дантеса.
Не было царя...
Но земная пьеса
Сыграна не зря!

У друзей рыданья
Замерли в груди.
Кончены страданья.
Вечность впереди.

Сядем на дорожку.
И умолкнем вдруг...
Пушкин ест морошку
Из любимых рук.

***

Река несёт мою ладью
Куда-то к устью.
Я берегам кричу: «Адью!» –
С весёлой грустью.

Не озаряет мой исток
Свеча заката.
Я, как оброненный листок,
Плыву куда-то.

И не пойму: какая цель –
Вот так вот плавать?!.
Ветвится русло: справа мель,
А слева – заводь.

И впереди уже близка
Иная веха,
Где мне покажется тоска
Раскатом смеха.

Я под волной исчезну весь,
Отведав горя...
Моя река впадает здесь
В memento mori.

Раменской лисе

Эта пустошь, пускай она будет ничьей,
Ивняками заросшей, считай, заповедной…
Здесь от Раменки-речки остался ручей,
В непролазных оврагах почти незаметный.

Вся в снегах по зиме, вся в весенних дождях,
Но уже не дождаться реке полнокровья,
В городских толкотнях, в городских нелюбвях
Здесь лиса прижилась из лесов Подмосковья.

Не приемлет из рук никакие корма,
Но охотно идёт на двухстопный анапест,
А с холмов всё тесней подступают дома,
И гудят магистрали, встречаясь крест-накрест.

И предчувствий неясных уже не избыть
От вопроса в глазах её: камо грядеши?
Мне с лисой над ручьём по оврагу бродить
До лазурных небес и снегов почерневших.

Отлучусь на денёк, а вернусь в октябре,
К листопадам да инеям, ближе к Покрову,
И не встречу лисы, но под ивой в норе
Отыщу на любовь обращённое слово.

В ожидании Пасхи

Вот и верба давно отцвела,
Схлынул паводок зимней закваски,
И от яблонь цветущих бела
Эта поздняя Пасха.

Созревают в печи куличи,
Соблазняют изюмом и сдобой,
До поры их запри на ключи
И на запах лишь пробуй.

На рогатины вздёрнута вервь,
Простыней понавешано густо -
Намывается чистый четверг
До телесного хруста.

… Вот живьём бы да за окоём,
Ни души не лишаясь, ни чресел...
Ну а если мы всё же умрём,
Непременно воскреснем?

…На мечты ли, на сон повело,
Или что-то припомнилось смутно,
На затылок ладонью легло,
Только в ту же минуту:

За окошком закатный эдем,
И небес розовеют подзоры.
Еду в поезде, яблоко ем -
Вдохновенного сбора.

Горихвостка

Эти яркие краски, какими июль богат,
Непрерывное действо всего, что ни есть, живого…
Под навесом терраски, из дома ведущей в сад,
Горихвосток семейство – волненьям моим обнова.

В ожидании корма птенцы открывают рты –
Золотые внутри, будто в них ночевало солнце –
Им ещё не знакома опасность большой беды,
В оба глаза смотри – вдруг какой-то из них сорвётся.

Только света полоски да каменное крыльцо -
Из потёмок подкрышья земной красоты не видно.
Прилетит горихвостка, подкормит своих птенцов,
Полыхнув оперением рыжим в луче зенитном.

Этот миг благодати – он словно воздушный шар,
Только выпустишь нить – унесёт в неизвестность ветер…
Я стою на подхвате, не двигаясь, не дыша,
И любуюсь на них, позабыв обо всём на свете.

Еле слышимый снизу, пока что не строен хор -
До него им взрослеть, рыжехвостым птенцам, но если
Пронырнут под карнизом и вылетят на простор,
То научатся петь золотые, как солнце, песни.

Кукурузник. Этюды

А то не ласточки на воле, не сизари,
Летает «Аннушка» над полем – смотри, смотри:
То шею к облаку заносит, то книзу гнёт,
Глаза и крылышки стрекозьи, но самолёт.
И струи тянутся из пуза, и день в меду,
Здесь быть пшенице, кукурузе – в другом году…
А мы в другом году, воспетом – мы будем где?
Осколок яблочного лета - Успенья день.

***

То ли комбайн, то ли трактор гудит на поле –
Голос у техники в вёдро особо зычен –
Яблоки старая Марфа несёт в подоле,
Кухонный фартук прижав к животу привычно.
Сколько нападало, сколько ещё на ветках…
Гул самолёта мешается с птичьим гвалтом,
Марфа отчаянно крестится: чёрт отпетый,
Чудом подворье не вынес, как напугал-то.
В очередь ждал сигареты в ларьке – не борзый,
А за штурвалом лихач, хоть сажай на цепи…
Вспомнится детское: ехали в тыл обозом,
Так же кренился и фриц, заходя на цели.

***

Осколок очумительного лета…
Он яркого оранжевого цвета -
В подсолнухах весёлых сарафан.
Потянет Колька пояс из кулиски,
И всё внутри расплавится у Лизки,
И ходит ходуном аэроплан.
Но сколько их, полей, в округе, сколько…
Ждёт в авиаотряде Кольку койка -
Железная с пружинами кровать.
А дальше на других просторах вахта,
А Лизка-то беременная, ах ты,
И пузо скоро некуда девать…

Мимолётное

И станет первая строка под стать картине:
Уносит ветер паука на паутине -
Легко, из августа в отрыв, путём извитым,
И только вслед ему смотри, теряй из вида…

Напрасно всматривайся в даль, туда, где сгинет,
Душой во облацех витай в горчащем сплине;
Паук не виден, тонкий след не узнаётся
На бледном небе в серебре слепого солнца.

За слепью солнечной грядёт небес болото,
От светлых вод до тёмных вод так мало лёта…
До этих вод, до этих рек лети отныне -
Ты птицерыбочеловек на паутине…
……………………………………….

Но что-то там произойдёт в холодных сферах,
Обратно ветер повернёт, приблизив север,
Паук с налётами ледка коснётся кожи,
И станет крайняя строка на снег похожей.

За калиткой

Местного рая пора осенняя
Пишет картины кистью…
Что происходит вне поля зрения –
Можно вполне домыслить.

В ветках ранета плывёт ссутулившись
Бледного солнца ялик
…«С осенью стерпишься, да не слюбишься» -
Слышишь по стуку яблок?

Послеполуденный свет рассеянный
Тихо вбирают веки.
Ветер подует, холодный, северный,
Солнце уронит с ветки.

В листьях опавших сгниёт, сладимое,
В райскую канет замять…
Будет окрашивать время зимнее
Солнцепаденья память.

А за калиткой - Адамы, Евочки
Божьи неразумельцы,
Паиньки-мальчики, стервы-девочки
Дышат друг другу в сердце.

Русским поэтам прошлого века

Их выбивал по одиночке
двадцатый век, соря листвой,
и ставил точки, точки, точки,
гнушаясь легкой запятой.

Он плавил невские рассветы,
кроил закаты над Москвой.
И петербургские поэты
шли по московской мостовой,

и до седин не доживали.
А ленинградский «Англетер»
жег под бренчание рояля
тустеп от ЭсЭсЭс и Эр.

И разбивались в щепки лодки
о быта праведный гранит,
им пролетарские решетки
облагораживали вид

в недосягаемые дали,
где выше страха и родства
играл Всевышний на рояле,
покуда падала листва

на несокрытые в могилах
тела поэтов от войны.
Им не хватало жесткой силы
живущей заново страны.

Метанья их не покидали
и зацелованные всласть,
оставив славу и медали,
они не признавали власть

и, собственных высот пугаясь,
на плаху шли и эшафот.
А рядом жизнь текла другая,
а рядом жил другой народ.

Но больше правды, крепче жизни,
верней призванья своего
они любили дым отчизны
и горечь чистую его.

И оттого чисты их строчки,
прозрачней, чем верховья рек.
Не выбил их по одиночке,
двадцатый век.

Последний грех

Я отпускаю всё, что накопил.
А то, что отпускаю, не жалею.
Мне хватит сил, почти забытых сил
пройти по жизни, сердцем не старея.

Дожить остаток. То, что за спиной,
уже не поддается исправленью.
Дойду до неба, прикоснусь рукой
и как послушник встану на колени.

Глазниц моих текучая печаль
смешается с небесной жаркой влагой.
Я осушу наполненный Грааль,
последнего не совершая шага,

из ослабевшей выроню руки –
пускай молва отвешивает сплетни –
и мне простятся смертные грехи,
в которых ты останешься последним.

Когда-нибудь

Слежу за продвиженьем облаков,
текущих вдаль над бездною и в бездну:
когда-нибудь и я душой воскресну
и проплыву над суетой веков.

Когда-нибудь я отражусь на дне,
как эти кочевые клочья ваты.
Все, перед кем остался виноватым,
прощаю вам, а вы – простите мне!

Когда-нибудь мой самый первый крик
забудется с моим исчезновеньем,
как первое моё стихотворенье
и первый мной пригубленный родник.

Когда-нибудь ниспосланное мне
быть перестанет счастьем многотрудным:
предстану я изъятым и подсудным
в своих грехах и при своей вине…

Ну, а пока всё тот же город Псков,
река и высь и между ними бездна.
Когда-нибудь и я, душой воскреснув,
сольюсь с движеньем вечных облаков.

Приснюсь тебе

Приснюсь тебе, когда почти забудусь
и растворюсь, как облако, вдали.
А старых писем умершая груда
еще хранит мои слова в пыли
среди вещей забытых и случайных,
став тайной от того, что ни кому
уже не вспомнить этой глупой тайны
ни на двоих и ни по одному.

Приснюсь тебе предзимнею порою,
когда все слезы выплакав дождем,
обнажены, замрут нестройным строем
березы и уйдут за окоем,
туда, где я тебе хочу присниться
в наш летний зной в березовом краю.
Я руку протяну, в руке синица –
доверчивую, звонкую мою,
возьми ее. Дай журавлям покоя:
в домах такие птицы не живут.

Приснюсь тебе, как сказка про другое…
Знать, до зимы осталось пять минут.

Околдован своей тишиною

Околдован своей тишиною
Слышу сердца усталого стук.
Значит ангел стоит за спиною –
Молчаливый, невидимый друг.

Это он, мой ревнитель покоя,
Подарил полчаса тишины.
Но всё реже бывает такое…
Всё пронзительней приступ вины.

И срывается с ритма дыханье,
И слеза вызревает в зрачке,
Затуманив цвета мирозданья,
Как эмаль на потёртом значке.

Ангел, ангел! Ты был человеком?
Ты без крыльев ходил по земле,
Подбирая печали за веком,
Стопку водки ища на столе?

Был ли другом ты предан когда-то?
А любовь свою сам предавал?
… От того ты, быть может, крылатый,
Что мне боженька крыльев не дал.

О счастье

-1-
Живу не там и хлеб жую не тот.
Судьба моя не щепетильна в средствах.
Всё то, что мне досталось по наследству,
не даст мне права убежать в народ.
Во мне соблазн быть сопричастным к
истории, придуманной другими,
скрывает моё истинное имя
и вешает на прошлое замки.
Один лишь век, не волкодав, но пёс –
услужливый и верный мой защитник,
по запаху меня отыщет лично,
откуда б ветер запах не принёс,
и не оставит промышлять в степи:
назад погонит – в общую отару.
где всё не то: ворота, кровля, нары
и выбранные кем-то пастухи.

-2-
Хочу ли я, могу ли я… Хочу.
Свобода есть обязанность и право
не отвечать за левых или правых,
не прислоняться ни к чьему плечу,
служить без тошноты и жить как петь:
умеешь – сладко, не умеешь – гадко,
и не вилять хвостом за шоколадку,
и спину не подстраивать под плеть.
Быть верным только своему лучу
сквозному, пробивающему память,
и гладить счастье чистыми руками.
Хочу ли я? Могу ли я?.. Хочу!

-3-
За окнами в ночной глуши весна
готовится прозреть зелёным светом.
И в поисках готового ответа
по небу бродит пьяная луна.
Споткнётся – гаснет. Встанет – задрожит,
забрезжит свет ущербный, ненадёжный.
Ответа нет. Но счастье есть: возможно,
комком живым за гаражом лежит…

Наутро – крик соседского ребёнка:
«Скорее, мама, я нашёл котёнка!»

Весеннее утро

Из ночи ласковых объятий,
не отпускай меня в рассвет,
где столько боли и проклятий,
а утешенью места нет.

Но занавеску на окне
тревожа утренним дыханьем,
лучом весенним чутким, ранним
ты, время, тянешься ко мне.

И теплой точкой на щеке
находишь знак из детской драки.
И лают за окном собаки.
И кто-то воет на реке.

Неужто начат новый день?
Глаза открыл – и сны забыты.
И дрожью будущих событий
в окне рябит березы тень.

Витала в воздухе печаль...

Витала в воздухе печаль
Последним снегом уходящей
Зимы, тоскливой и манящей
В пустую марлевую даль.

Дышала свежестью метель
Всепроникающего марта,
И необузданно с азартом
Звенела пьяная капель,

Глуша прощальный камертон
Февральских дней, приговоренных
К заиндевелым мертвым кронам,
Обрезанным в квадрат времен.

Тайна

Естественно, как море кораблю,
как сумеркам тускнеющие дали,
даны мне те места, что я люблю,
их радости и тихие печали.

Там роща белоствольная легка
стремится в небеса под птичьи трели.
Там вечная широкая река,
качающая радуг акварели.

Там старый дом, там очень старый дом…
Гостеприимный, сданный мне по найму.
И женщина, оставленная в нем,
а с женщиной оставленная тайна.

Разомкнут круг. Спираль судьбы влечёт.
Куда влечет, теперь не увлекая?
А та река по-прежнему течет…
Но женщина давно уже другая.

Усталость

Все дальше в даль. Все злее одичанье.
Ищу слова, а нахожу звучанье.
Хочу лишь одного – полнее жить
и ни о чем ни с кем не говорить.
Поймут не так меня. А я кого-то
пойму не так, и сам впаду в тоску:
додумывать слова, придя с работы,
домысливать на собственном суку,
как ворон сидя, каркая угрюмо.
За что, Господь, меня заставил думать?
При этом верить в то, что я пойму
всё то, что непосильно моему
уму, но только сердцу? Сердце спит
с тех самых пор, как с деревца познанья
мне яблоко всучила плоть моя –
твоё, мой Боже, женское созданье,
с которым не во всем согласен я.

Когда бы знать, что горше всех трудов
способность мыслить, говорить словами
и понимать звучанье этих слов,
и биться в них тупыми головами,
вонзать их в сердце, войны начинать,
и резать вены, и стихи калякать,
то словом убивать, то возрождать,
то насмехаться, то по-детски плакать.
Когда бы знать, что слово – это тьма,
при том, что жизнь – это тоже слово,
что без него присутствие ума –
всего лишь выживания основа.
А с ним со Словом… Высь и глубь, и даль -
всё вскроется, постигнется, сойдется,
взойдет пшеница, закалится сталь
и песня колыбельная споется.

Но чем древнее становлюсь в пути,
тем тяжелее, Господи, нести
мне бремя Слова – дара твоего...
И все-таки не забирай его.

Жизнь остается здесь насовсем

Жизнь остаётся здесь насовсем.
Чертят дельфины в водах узоры.
То, что мы создали за эти семь,
не успевают за сорок.
Мифы, легенды
про мир и семью -
это ведь не про воздушные замки.
То, что лежит за печатью семью, -
только про выход за рамки,
про путешествие в дальнюю даль,
преодоление преграды.
Пусть не чернилами плачет февраль,
пусть он бурлит водопадом.
Пусть под заливами в южных морях
в прятки играют пятки и рыбки.
Стрелки на десять и два на часах,
как положение улыбки.
Так улыбайся свету кают,
чтобы терял хмурый встречный дар речи.
Я тебе трижды рындой пою.
В путь. Наше время не шепчет.
В пригоршни я наберу облаков.
Чист небосклон. От Суапи к Итаке.
Полный вперёд, океан да любовь.
Мы на корме, а не в танке.

Все точно наладится, верь мне

Жизнь кажется зыбкой,
надломленной,
хрупкой
и от новостной ленты страшно.
Не надо слов умных
и смелых поступков.
Будь рядом — вот всё, что мне важно!
Будь рядом, когда я борюсь
и, пугаясь,
как рыба глотаю ртом воздух.
Будь мне целым миром,
где горе и радость,
будь морем,
землёй,
небом звёздным.
Никто ведь не знает, что будет там, дальше,
до звёзд простираются тернии.
Но ты будешь рядом.
Обнимешь. И скажешь
«всё точно наладится,
верь мне!»

Не разжать ладони мертвых гениев

Не разжать ладони мертвых гениев.
А в себе искать как будто нечего?
Точно псы мы след берём. Но тени их
ускользают прошлое залечивать.
Прошлое… Оставь его, не трожь его.
Для чего в себе беду выращивать?
Мы — не дети книжные из прошлого.
Мы — мишень живая настоящего.
Трудные пути нам предназначены.
Но вакцина есть от эпидемии —
это взгляд твой чуткий, озадаченный,
человек на вертикали времени.
Выпьем что ли с горя снега талого?
И поверим, что собой останемся,
что не утеряем смысла здравого,
в злобу и безумие не скатимся.
Снимем шкуры псиные и грустные,
спины мы нещадно искалечили.
Победить способно лишь искусство и
песня о любви и мире вечная.
Не разжать ладони мертвых гениев.
В них земля, холодная и влажная.
Есть надежда, хрупкая, последняя:
вместе мы споём ещё однажды.

5 октября 2022

памяти Владимира Семеновича Высоцкого

Космический мусор

Сын говорит, у отца в глазах – звезды,
а у матери, так, космический мусор.
Получается, сын из звезд и мусора создан?
Главное, создавался со вкусом.
Из чего мы все слеплены, из какого такого сора?
И какого мы сорта? Куда навели курсоры?
Для кого эти споры, посты и сторис,
если метеорит набирает скорость,
если скоро мы выдохнем, кончимся, что там, сдохнем,
и над Индией сказочный мусор застынет в охре,
а над Москвой в строительной взвеси?
Пыль покроет все города и веси.
Как отрезать весь этот мусор, гнильцу отрезать,
чтобы тут тебе – Доктор Лиза, там – мать Тереза,
чтобы тут тебе – истина, там – уход за планетой?
Говорили же в древности: без темноты нет света.
Сын объявляет, что станет большим ученым.
Мать рассуждает о чем-нибудь отвлеченном,
у нее ретроградный меркурий, нужен ретрит…
А отец несет телескоп, дает сыну и говорит
«Звезды нравятся? Вот. Смотри!»

Все распадается, как речь без падежа...

все распадается,
как речь без падежа,
все распадается,
и центр не удержать *
кора земная, магма и ядро
взлетают как сверкающий йо-йо.
вращается верёвка на петле,
примотанная к маленькой земле.
шкодливый мальчик, рыжий, круглолицый,
пускает землю вскачь и веселится.
вверх-вниз. пылают войны. целят в солнце.
вверх-вниз. пока верёвка не порвётся,
не распадутся диски, с резким «хлоп»
не распадётся детский гироскоп...
играй по-осторожней, мальчик, с ним.
ещё мы полетать, пожить хотим.
* “things fall apart, the centre cannot hold” - “все распадается, и центр не удержать” - из стихотворения Уильяма Йейтса

Августейший мой

августейший мой, с зонтиком наперевес,
деревенский повеса под весом небес.
знаешь время дождю и когда слетит цепь.
попадаешь, не глядя, в пугливую цель.
хочешь то, что имеешь. но не соври, чу!
я ведь тоже надеюсь и тоже хочу
досказать, что люблю, дообнять, доскандалить,
домириться, не рвать/рваться в дальние дали,
стать, как день этот,
день “сочлененных стрекоз”,
щеки выбритые, золотой абрикос,
стать, как дикое солнце, подлесная львица,
на зелёном и на голубом поселиться,
за чеширской улыбкой, скрываясь, смотреть,
как рябина за нас начинает краснеть,
лист березовый кружится в русском балете,
над лужайкой парят босоногие дети,
как взамен вечных нот и летающих платьев
папа с мамой в саду свою жизнь конопатят.
окуни меня в свет этот, мой августейший.
я тебе и поэт, и подруга, и гейша,
и продюсер любви, и патрон красоты,
окуни меня в свет, вы с ним с детства на ты.
на запястье расцвёл перевёрнутый месяц.
окуни меня в свет, окуни и посмейся.
если свет этот честный нечаянно нарушу,
охлади грубый пыл мой под солнечным душем.
когда солнце с испариной в воду заходит -
это самый пронзительный образ в природе.

Наши вещи и мысли

наши вещи и мысли - вот всё, что здесь остаётся.
где ты, храбрый герой, юморист, чудак?
ни в одной из комнат, расчерченных солнцем,
нет тебя. но остался твой запах, блокнот, пиджак.
те же стены, портреты и старый журнальный столик,
та же люстра, постель, тот же полный газетами шкаф.
неужели мы, открывая слезам раздолье,
ещё больше людей обретаем, их потеряв?
неужели, при жизни твоей так же улетали,
те, кто был тебе дорог, в распахнутый небосвод?
неужели мы все, разбирая задворки памяти,
провожая родных, репетируем свой уход?
отрицание отрицания...
теперь умереть не страшно...
тот становится ближе, кто стал безраздельно далёк.
в старых тапочках дедушки правнук шагает важно.
над могилками кружится мотылёк.

Если нервы стали шалить

если нервы стали шалить, мысли стали черствы и злы, значит, время пришло уплыть, море все развяжет узлы, не оставит острых углов, всякий угол сточит в овал. если море не «про любовь», значит, ты серьезно устал.
выйдешь в бриз. в тридцать лет - седой. соль застынет блёсткой у глаз.
слезы пахнут морской водой, - это море в каждом из нас.

То, что в жизни есть боль, - не беда...

То, что в жизни есть боль, - не беда.
Счастлив будешь смириться ты с нею
И принять её просто, когда
Ты поймёшь: пустота-то страшнее.

Пусть в долгах ты — сейчас и всегда -
И с похмелья, и сильно простужен.
Это значит не много, когда
Ты на свете кому-нибудь нужен.

Жизнь, по сути, лишь миг бытия,
Вздох, момент. Но и в этом моменте
Много смысла, когда есть друзья —
Настоящие - в длинной френдленте.

И пусть шире не та полоса.
Сбиты ноги. Как мука, дорога.
Но ты счастлив, когда в небеса
Взгляд направив, увидел там Бога.

Пусть ты падал хоть сто раз подряд,
Пусть грешил, заблуждался без меры...
Всё равно ты практически свят,
Когда в сердце есть правда и вера.

Октябрь 2018.

Можем все мы собой гордиться...

Можем все мы собой гордиться
(Почему бы и вправду нет?):
Мы умеем прощать, мириться
И дарить нашим ближним свет.

Пустяки, это ведь не сложно!
Но бывает, неровен час,
Что упрёком неосторожным
Кто-то слишком заденет нас.

И тогда вдруг накроет тенью,
И уж нет в нас, ну хоть умри,
Ни терпенья, ни всепрощенья,
Ни свеченья того внутри.

В этот миг мы подобны птице,
Что не может порвать силки.
И уж нечем теперь гордиться,
А казалось ведь - пустяки…

Июнь 2024

У марта нынче выпал выходной...

У марта нынче выпал выходной,
И вышел за него февраль на службу:
Вчера повсюду веяло весной,
Ну а сегодня сжала горло стужа.

Вчера царили нежность и тепло
И песней птичьей вся Москва гудела,
А ночью по земле как помело
И до сих пор метёт – во все пределы.

Снеговики у дома встали в ряд,
Но выглядят как будто виновато.
И кажется, их взгляды говорят:
«Мы долго не задержимся, ребята».

Дрожат коты - они оскорблены.
С собачьих морд в момент сошли улыбки.
И ждут все возвращения весны,
Куда-то отошедшей по ошибке.

Март 2022

Два капитана

Бьют волны о скалы, ревя беспрестанно,
И песня стихии за душу берет.
Мы волки морские, мы два капитана!
Семь футов под килем! И полный вперед!

И брызжет кипящая пена на камень,
Сегодня помощник нам роза ветров.
И машут руками, и машут руками
Нам все капитаны других катеров.

Поистине море не знает покоя,
Мы воду взрезаем, как будто мечом,
Не чаяли чайки увидеть такое,
Но нам, капитанам, все-все нипочем!

Непросто дается морская наука,
Но вот уж вдали замаячил маяк.
Зачем же ты, мама, нас держишь за руку?
Нам чайки подруги, а ветер свояк.

Бьют волны о скалы, ревя беспрестанно,
И след остается за нашей кормой.
Мы волки морские, мы два капитана!
Берем курс на берег! И полный домой!

Август 2021

Ранней осени слышится голос...

Ранней осени слышится голос,
Хотя август в разгаре пока,
И на клумбе гордец-гладиолус
На соседей глядит свысока.

В царском пурпуре куст черноплодки,
А лапчатник в седом парике.
Листья бурые - лёгкие лодки -
Чуть заметно скользят по реке.

Хоть прохладно, а гроздь винограда
Вдруг созрела, нарушив закон.
Краснобокие яблоки градом
Так и падают к нам на балкон.

Вижу осени я приближенье
И на всём тёплой грусти следы.
И на светлое Преображенье
Мы уже освятили плоды.

Август 2019

Пусто в мире истёртых метафор...

Пусто в мире истёртых метафор,
В самой дальней дали от небес.
Жизнь всё чаще не рай и не сахар,
А печалей горчащий замес.

Кто любил — тот теперь сводит счёты,
Кто творил — тот считает доход:
Как проклятья встречая субботы,
Опасаясь годов, как невзгод.

В книге жизни полно заморочек,
Стиль паршив и сюжет её плох.
Но заметила я - между строчек,
Там, за буквами, прячется Бог.

Взгляд лучится, дыхание рядом.
Понимаю, сюжет этот— ложь.
А вот замысел был то что надо,
И финал, верно, будет хорош.

Январь 2019

Ушёл двадцатый век...

Ушёл двадцатый век. Он был из тех,
Что беспросветно слепы и брутальны,
А в старости бывают, как на грех,
Больны, и жалки, и сентиментальны.

Что дал он? Новых мучеников сонм
И пониманье — кто чего здесь стоит.
И вот ушёл, как нехороший сон,
Оставив только морок за собою.

Но будет ли успешна и легка
Другого века новая дорога
Для тех, кто, глядя прямо в очи Бога,
Упрямо видит только облака?

Октябрь 2018.

Раздвинули пространство фонари...

Раздвинули пространство фонари,
Когда спустился вечер на Ямское.
Я не люблю такие октябри,
Которые звучат в душе тоскою.

Две тени зацепились за карниз,
В окне напротив долго нету света.
И смотрят крыши грустно, сверху вниз,
На тёмные прохожих силуэты.

Меня прошила осень изнутри,
И кажется, ей нет конца и края.
Я не люблю такие октябри,
Когда живёшь, как будто умирая…

4 октября 2020 г.